Свирский Григорий
Задняя земля
Григорий Свирский
Задняя земля
Документальная повесть
Главы: "Проспиртованный поезд"
"Все дороги ведут в музей"
"Самый известный неизвестный"
"Лагерник" (отрывок)
"Иван Апоста, буровой мастер, убийца-рецидивист".
В Министерстве Газа и Нефти переполох. Его и не скрывали. Из массивных дверей выскакивали грузные пожилые люди и мчались по коридору, как курьеры, прижимая под мышками бумаги и папки. Посетителей отстраняли жестом, на бегу.
У выхода на меня наткнулся знакомый по Заполярью геолог, великий циник и пьянчуга.
-- Что стряслось? -- шепнул я ему.
Он взял меня под руку и, проведя в глубь коридора, втянул в приоткрытую дверь, за которой сидели за длинным столом и стояли недвижимо человек двадцать.
В нашу сторону никто не оглянулся...
Надрывались телефоны. Председательствующий замминистра Сидоренко будто и не слыхал. Ему протянули решительным жестом одну из трубок, шепнув:
-- Косыгин!
Сидоренко взял влажной, в испарине, рукой.
-- Правильно, Алексей Николаевич! -- вскричал он, подымаясь со стула. -- Геологи нас обманули.. Сообщили о двадцатилетних запасах, а газовый промысел исчерпал себя, едва начавшись... Какое давление в магистральном газопроводе? Да, это вредительство. За это надо стрелять!.. Уже создана правительственная комиссия по расследованию... Да-да, ей придана группа специалистов-экспертов... Поименно? Член коллегии министерства профессор Горегляд, старший инспектор Цин, старший геолог Матюшкин... -- Он назвал еще несколько фамилий.
-- Хочешь поехать? -- спросил меня тот же знакомый по Заполярью геолог, когда мы прощались с ним у выхода. -- Советую! Такое бывает один раз в геологическую эпоху. После Сталина -- не помню... Редкая возможность постичь непостижимое. Заказывать тебе билет?..
ПРОСПИРТОВАННЫЙ ПОЕЗДПоезд Москва-- Воркута заправляется спиртом, как самолет -- бензином. Задымленный, с ледяными натеками состав поглощает целые цистерны спирта, правда, в различной посуде.
Я задержался у ступенек вагона в удивлении: "Столичную" грузили ящиками, прямо с автокара, расплачиваясь с носильщиками поллитровками. Затем протащили огромные, из-под кислоты, бутыли в плетеных корзинках, крича проводнице: "Да не кислота, мать, не сомневайся!..", "Не взорвем, родимая! Сами гнали!.." Когда стали подымать в закоптелом самоваре, осторожненько, чтоб не расплескалось, проводница в деревенском платке поверх форменной шапки не выдержала:
-- На посуде экономите, черти подземные!
Молодцы в парадных шахтерских кителях с золотыми аляповатыми вензелями приткнули самовар в тамбуре, пояснили коснеющими языками:
-- Не забижай нас, мамм-маша. Много ль в двух руках унесешь! А насчет посуды не с-сомневайся!..
Отходил поезд во тьме, без сигналов и толп провожатых, дымя трубами, как теплушечный солдатский состав. Кто-то спрыгнул на черный от угольной крошки перрон, упал на спину, матерясь, голося в пьяном исступлении:
-- Так и передай! Убью Петьку и ее! Убью суку!
В нашем купе битком геологов. Из коридора то и дело просовывается чья-либо голова: "Геологи, штопор есть?", "Геологи, сольцы дадите?"
Кто-то вышиб первую пробку ударом ладони под одобрительное цитирование древних текстов: "Веселие на Руси есть пити..."
Спустя час пустые бутылки у ног позванивали, как колокольцы. Птица-тройка, а не поезд. Где ты, Гоголь?!.
За полночь купе опустело. Те, кто помоложе, перебрались в соседнее, где взрывалась гитара и застуженный бас сипел:
А я выбираю свободу,
И пью с ней сегодня на "ты"!
Подкрепление от геологов подхватило с веселым остервенением:
А я выбираю свободу
Норильска и Воркуты!..
Остервенение росло по мере того, как шахтеры в соседних купе вместо того, чтобы поддержать про свободу, забивали ее традиционным ревом: "А ночка те-о-омная была-а..."
Не пело лишь наше купе. Не пело и, к моему удивлению, не пьянело. Только стало разговорчивее. Спорили о своем, на меня, дремавшего на верхней полке, никто не обращал внимания. Больше всего -- о Халмер-Ю и Никите Хрущеве. И то, и другое обернулось для России напрасной надеждой...
В Халмер-Ю, севернее Воркуты, открыли уголь. Заложили шахты. Выстроили многоэтажный город. А потом его на две трети заколотили: шахты оказались убыточными... Так он и пустует, на семи ветрах, памятником эпохи... Открывателям дали Сталинскую премию.
-- Теперь дадут Ленинскую тому, кто его закроет окончательно, -проворчал толстяк, сидевший внизу. Голос у толстяка высокий, бабий. Лицо желтоватое, как у больного лихорадкой, с широкой развитой челюстью, как у бульдога. Глаза круглые, насмешливо-печальные, с какими-то желтоватыми огнями. Татарские глаза. Называли толстяка, тем не менее, Давидом Израилевичем.
Еврей с бульдожьим татарским лицом, видно, уже все для себя решил и каждый раз отделывался шуточками:
-- Человечество было убеждено, что земля стоит на трех китах, пока не пришли геологи. Они-то и внесли путаницу.
Он чокался безмолвно с маленьким нервно дергавшимся корейцем, настолько сморщенным, что, казалось, перепутал Создатель: кожу на великана отдал низкорослому, иссохшему; она отвисала, колыхалась на тонкой шее, запалых щеках, высоком сократовском лбу: от этого, что ли, казалось, что человек ни секунды не отдыхает. Какой-то вечный двигатель.
Подвыпившие инженеры из соседних купе принесли ему зарубежный журнал мод, призывая убедиться в том, что все красавицы мира удлиняют себе глаза до его эстетического стандарта.
-- Марш отсюда! -- вскричал кореец на радость любителям подтрунивать. -- Все! К чертовой бабке!.. -- он с силой задвинул дверь купе, воскликнув с прежней яростью: -- Для геологии Хрущ страшнее Иосифа свет-Виссарионовича. Страшнее сатаны!.. Хрущ напутал на столетия. Жулико-жулико!..
Я свесил голову с полки, спросил, за что это так Хруща? Он открыл ворота тюрем...
Кореец поднял ко мне свое узкое лицо с перешибленным носом. Неестественно приподнятые ноздри его подергались воинственно. Однако разъяснил терпеливо. С цифрами, которые он помнил, как любимые стихи.
Хрущев нарушил топливный баланс страны. "Взорвал его к чертовой бабке! -- выкрикнул он. -- Доложили ему, что гидростанции дороги, строятся долго, он вскричал: "ТЭЦ! ТЭЦ! ТЭЦ!". Понатыкали тепловые, на угле, электростанции, как редиску. Что ни город, то ТЭЦ. А угля -- нехватка... Схватились за газ, как утопающий за соломинку. Газеты зазвонили: "Газ! Газ! Газ!" Перевели на газ всю прорвищу угольных станций, металлургию, электрохозяйство, машиностроение, военные заводы, химию, быт... Всю Россию!.. А газ -тю-тю!.. Очередное Халмер-Ю... -- Глаза корейца от испуга почти округлились. -- Как накормить крокодила?"
Впервые услышал тогда это выражение. Ненасытным крокодилом мерещилась геологам промышленность России.
Геологи спорили, перебивая друг друга, весь день. Давид Израилевич добродушно отшучивался, пока кто-то, сидевший внизу, под моей полкой, не заглушил всех рокочущим басом:
-- Веселиться нечего! Живем в стране неограниченных возможностей и всевозможных ограничений... -- Взяв карандаш, он начал подсчитывать на обрывке газеты, сколько миллиардов они, геологи, кинули коту под хвост. Я видел лишь его руку, разлапистую, жилистую, крестьянскую. Наконец, прозвучало свирепое:
-- Чего хорониться за Сталина, за Хрущева, Брежнева, Крепса... Сами говно! Научные подстилки! Вернетесь, повесьте у нашего Министерства красный фонарь!..