— Мы встречались только в дверях, — продолжала она, — раз или два. Я ведь работаю обычно в ночную смену. Надеюсь, вы не сочтёте бестактным с моей стороны, что я пришла сюда — мы с вашим отцом много разговаривали. У него была бессонница.
— Это очень любезно с вашей стороны, что вы пришли. Пожалуй, теперь я вас припоминаю.
Вместе они прошли несколько шагов до двери.
— Что будет теперь? — спросила она.
— Ничего. Вечером гроб отвезут в крематорий, а через день или два пепел похоронят на местном кладбище. Единственная официальная служба — это та, которая была здесь только что.
— Пожалуй, хорошо, что конец наступил так быстро, что он не мучился. Вряд ли ваш отец понимал, как сильно он болен.
— О да, конечно. Вы работаете в доме для престарелых.
— Нет, я просто подрабатываю. Я учусь.
— На кого учитесь?
— На врача. Поэтому я и люблю ночную смену. Есть время позаниматься.
Они вышли на улицу, на свежий, морозный воздух.
Девушка вдруг остановилась, как будто было ещё что-то, о чем им следовало поговорить. От холода щеки её сразу порозовели, на висках появилась сеточка синих вен.
Борку вдруг захотелось, чтобы эта девушка, стоящая на ветру у церкви, осталась с ним; если она уйдёт, ему будет ещё более одиноко.
— Хотите посмотреть на то место, где похоронят его пепел?
— Об этом я и хотела спросить, если только…
— Сюда.
Дорогу он нашёл не сразу. Участок был запущенным, на нем выделялся прямоугольник — очевидно, до недавнего времени здесь стоял другой надгробный камень. Борку захотелось спросить, что же именно говорил о нем отец, но он никак не мог сформулировать вопрос. Некоторое время они молча стояли у места захоронения.
— Когда-нибудь я принесу сюда цветы, — сказала она.
— Но вы не можете… — Он заколебался. — Вы не можете приносить цветы на все…
— Ваш отец — это особый случай. Не знаю, как это выразить, — он был таким скромным…
Она посмотрела на него с полуулыбкой. Голос у неё был сухим и невыразительным.
— У вас есть машина?
Она покачала головой.
— Сделайте мне одолжение, позвольте подвезти вас… Не хочется быть одному.
Ему все ещё не хотелось расставаться с ней, когда он вёз её к станции, которую она назвала.
— Расскажите мне ещё что-нибудь о моем отце.
— Вряд ли я смогу добавить что-то к тому, что уже сказала. Мне он очень нравился, и я думаю… Я думаю, он был счастлив, имея возможность хоть с кем-то поговорить… Он хотел знать все обо мне.
— В самом деле?
— Казалось, ему все интересно.
Борк подумал, не пригласить ли её на рюмку вина или чашку кофе. Впереди уже показалась станция пригородной электрички, и он снизил скорость.
— Иногда, — сказала она, когда машина остановилась, — мне казалось, что ему легче говорить со мной, чем с кем-либо иным. Знаете…
— Да?
— Он очень любил вас.
— Ну…
— Весной я приеду сюда и положу цветы на его могилу. Спасибо, что подвезли.
Мириам вытащила из сумки маленькую бутылку портвейна в обёрточной бумаге.
— Все собрались? Йорген? Рюмки несёшь?
Из задней комнаты вышел Берг с пятью маленькими рюмками.
— Что происходит? — спросил Корделиус, появляясь в дверях своего стеклянного кабинета; до открытия банка оставалось двадцать минут.
— Берг и я хотим кое-что сообщить.
— Мы собираемся пожениться, — заявил Берг.
— А мы ничего особенного не замечали… — сказал кто-то.
Были произнесены соответствующие поздравления, выпит слишком сладкий портвейн; Симонсен решил, что пора поцеловать невесту, и ему предложили щеку. Мириам и Борку щеку подставила.
— Мне думается, это ведь не единственное, что нам надо отпраздновать, — сказал Берг.
— Что вы имеете в виду? — Корделиус немедленно учуял намёк на себя.
— Что если один из нас подал заявление на свободное место в Копенгагене и у него есть шансы на перевод? Управляющий, например?
— Ещё нет ничего определённого. Я подал заявление на всякий случай. Я бы сказал вам об этом, но… официально ещё ничего нет, и я…
— Но между нами?
Корделиус улыбнулся.
— Тогда нужно выпить двойной тост, — сказал Берг. — И не говорите, что в нашем маленьком банке никогда ничего не происходит.
Мириам налила в рюмки.
— Кстати, это мне кое-что напомнило, — сказал Берг, вытаскивая из портфеля утреннюю газету. — Тот фальшивый Дед Мороз получил три года. Теперь надо, чтобы нашли и нашего грабителя.
— И сто восемьдесят восемь тысяч крон.
«Обвиняемый во всем сознался, и приговор был вынесен быстро. До последней минуты полиция пыталась найти связь между фальшивым „Дедом Морозом“ и рядом нераскрытых преступлений, включая совершённое всего несколько дней назад, когда неизвестный преступник унёс около ста девяноста тысяч крон. Подозрения были отчасти вызваны тем фактом, что обвиняемый, Вильгельм Христиан Соргенфрей, несмотря на свою относительную молодость, уже хорошо известен полиции. Более того, его алиби на те дни, в которые были совершены некоторые преступления (включая вышеупомянутое, когда было взято сто девяносто тысяч крон), оказались сомнительными. Обвинение было снято за недостатком улик. Полиция не смогла найти свидетелей, способных доказать его причастность к этому грабежу, и преступление, следовательно, остаётся нераскрытым, а деньги — не найденными.
Одной из причин, по которым полиция так долго старалась найти связь между фальшивым «Дедом Морозом» и другими ограблениями банков, является то, что…»
— …ну, можете прочитать сами.
— Нет, давайте послушаем, — сказала Мириам. — Мы ведь все-таки…
«…во время ареста у него оказалось только около восьми тысяч крон наличными, происхождение которых он полиции объяснить не смог. „Дед Мороз“, посоветовавшись со своим адвокатом, решил на апелляцию не подавать.»
— Это все. — У меня есть своя версия, — продолжал Берг. — Наш Борк договорился с кем-то из своих приятелей инсценировать ограбление, а выручку они потом поделили.
Корделиус улыбнулся:
— Тогда это скоро станет заметно по увеличению его расходов. Надо присматривать за Борком. А я знаю только, что это дело чуть не стоило мне…
Он замолчал, и вид у него при этом был глупый.
— Поздравляю, — сказал Берг после долгой паузы. — Значит, это факт.
— Только никому не говорите. Переход ещё не оформлен.
— Давайте-ка посмотрим, — сказал Берг. — Стал ли Борк более расточительным? Новая машина? Новый дом? Дорогая любовница?
— Лучше скажите, когда вы собираетесь пожениться, — услышал Борк свои слова.
— Как можно скорее. Откровенно говоря, в секрете мы это не сможем продержать.
Мириам похлопала себя по животу. Борк перевёл взгляд на Корделиуса, который не прислушивался к разговору и улыбался каким-то своим мыслям. Борк посмотрел на Берга. Тот, объявив о своей помолвке, как будто помолодел. А Симонсен, напротив, казался почему-то старше обычного. Борк ещё острее, чем прежде, почувствовал, что он навсегда вышел из их круга. Он сел за свою кассу и начал аккуратно раскладывать резиновые печати, надеясь, что всеобщее внимание больше не будет обращено на него.
Вскоре после открытия в банк вошли дети — двое мальчиков в ковбойских костюмах и девочка в длинном жёлтом платье и золотистой шапочке феи.
— Будьте любезны обратиться прямо к кассиру, — крикнул Берг, как только они появились.
Борк дал каждому по кроне, и дети спели песенку.
— Сколько вы им дали? — спросил Берг, когда дети ушли. — Все, что у вас было, или только банкноты по 50 крон?