Она ничего ему не сделала, но тем не менее его успела прошить дробь пота.
Остин выдохнул и подошел к перилам, за которыми будто ничего не было. Он задержал дыхание. Влажный туман, поднимающийся с реки, касался оснований столбцов и почти задевал носки его белых ботинок. Против воли Остин коснулся перил и взглянул вдаль.
Он никогда не был по другую сторону реки. Вид на Нью-Аркетт открывался поразительный. Город казался жемчужным, блестящим островом в красном мареве подступающего осеннего вечера. Размеренное свечение плазменных экранов и энергетических блоков растекалось, как свет монитора в полумраке комнаты.
Мурашки пробежались по спине Остина, когда он понял, что сейчас находится в той части города, которая не светилась.
В той части, которая застряла в прошлом. В той странной и невозможной части, о которой он даже не подозревал.
Ее не должно было существовать. Она казалась темным пятном на картине, ожогом от глажки на ткани. Остин знал не очень много эпитетов, чтобы описать ее.
Все было… таким… несовершенным? Земля под ногами, которую трещины иссекали неровными ручьями, все эти деревья, растущие во все стороны, будто никто не регулировал их рост. Даже небо тут было более серое и неоднородное, чем в городе. Наверное, потому что здесь его не отделял защитный экран. Интересно, как они тут налаживали погоду?
Остин рассматривал прохожих, снующих туда-сюда, и впервые чувствовал себя… изгоем? Он был готов поклясться, тут на него смотрели так же, как и они в подземке на того парня. Люди стегали его взглядами, кто-то смотрел с подозрением, кто-то с недоверием, редкие – с любопытством. Ощущать себя зверем за стеклом было отвратительно. Ведь это они, они были неправильным, неладно скроенными из каких-то набросков, о них не позаботились родители. Почему Остин должен был ощущать себя инородным телом в этом организме?
Он спрятал руки под мышки и нашарил взглядом вход в подземку. Очень хотелось вернуться. И есть.
Остин так и не зашел в кафе при университете и проигнорировал даже мороженицу, и теперь голод неприятно пощипывал его желудок. А вон то кафе с такой яркой вывеской выглядело дружелюбно. Конечно, Остин мог добраться домой, и не срываясь на подобные заведения общепита. Но, чего уж там, это же кафе. Там все должно было быть так, как то, к чему он привык.
Хромированные столики, удобные стулья, улыбчивые официанты. Он не отказался бы от салата и фруктового коктейля. На такое он мог рассчитывать и здесь.
Дверь с большой вставкой из толстого стекла открылась тяжело. Звонок при входе прозвенел тихим колокольчиком, оповещая обслугу о новом клиенте.
Остин запнулся, потерявшись в звуке и запахах.
Со всех сторон слышались разговоры, едва различимые и громкие, они заполняли пространство кафе монотонным шумом. Посетители сидели прямо рядом друг с другом, и их не отделяли даже какие-нибудь примитивные кабинки, если не говорить об экранах.
А уж запах… Остин не привык, чтобы в кафе настолько пахло едой. Обычный набор синтезированных запахов, призванный вызвать аппетит, никак не походил на амбре, сплетенное из ароматов жареного масла, гари и крепкого кофе. От такого всякое желание есть почти пропало.
Почти, но нет.
Остин опустился на стул, и тот качнулся под ним и скрипнул. Он был сделан из дерева. Хоть бы не содержал паразитов.
Остину понравилось здесь хотя бы то, что все люди, занятые едой и беседами, не смотрели на него, и он мог молча изучить все сам.
Это было очень необычное место. Стены и пол, выделанные из кафеля. Крупные красные и желтые квадраты блестели, словно их недавно начистили: на гладких поверхностях кое-где виднелись разводы от средства. А в Нью-Аркетте все всегда выглядело новым.
Остин не заметил никакого софта, создающего тут уют. Разве что зеркала в длинных рамах и картины с непонятными сценами из жизни были призваны с этой целью. Но могли ли они сгладить впечатление о раскачивающихся столиках и деревянных стульях? Положив руку на столешницу, Остин почувствовал, как стол наклоняется к нему. Кривые ножки.
Думая обо всем окружающем, Остин рассматривал набор из специй в небольшой плетеной подставке посередине столика. Округлые белые перечница и солонка стояли, уткнувшись друг в друга пузатыми боками, словно им недоставало места. Но они стояли довольно хорошо, пусть и на солонке виднелся небольшой керамический скол.
Шарканье обуви внезапно показалось таким громким, будто и не было вокруг ни разговоров чужих людей, ни шкворчания масла из кухни, ни звуков с улицы через то и дело открывающуюся дверь.