Вся ситуация в целом шла вопреки здравому смыслу.
Замерев и выжидая, когда же тревога собравшихся за дверью подомнет под себя приличия, Фредерика попросту оттягивала неизбежное. У нее, просидевшей на полу у кровати все утро, давно ломило затекшую шею и спину. Но она не двигалась, дыша коротко, через раз. Нельзя было давать поселившимся в ней сорнякам много живительного кислорода, хотя стоило бы догадаться: от его недостатка они не умрут. Они питаются другим.
— Миледи, прошу прощения, вы здесь?
Звуки распахнувшейся двери и стремительных шагов вверх по каменной лестнице, наконец-то оживший голос Лелианы… Время вдруг понеслось слишком быстро, и назад его уже не оттянешь. Фреда вжала темноволосую голову в плечи с большим трудом, ведь она слишком долго сидела в одной скованной позе. Одеревенела. Цветет.
Такой ее и нашли. Обнявшей согнутые колени, уставившейся в мертвый камин полумертвым взглядом. Кто бы знал, чего стоило ей не заплакать в ту же минуту? Лишь представив, как она открывает рот и говорит, мол, все кончено, Фреда ощутила терзающую горечь, от которой слезы так и наворачивались. Даже цветы были приятнее на вкус — правда, он ее убивал. Во всех смыслах, приходивших на ум.
— Леди Инквизитор! — это с волнением воскликнула Жозефина, всегда радушная и отзывчивая, абсолютно не заслуживающая того, чтобы делать ей больно. Она поднялась сюда вслед за военачальником и тайным канцлером, чьи сердца тоже придется разбить. Расколоть их на части, чтобы они стали так похожи на ее собственное. Фреда в мыслях обратилась к Создателю, умоляя простить ей грех: сейчас она причинит им много боли. Позже — вынесет еще больше и в одиночку.
Это называют искуплением?
Она остерегалась смотреть этим людям в глаза и потому не увидела, с каким выражением лица (должно быть, на редкость участливым) Лелиана спросила:
— Что с вами, миледи? Вам плохо?
Ей было очень, очень, очень плохо.
Поэтому она сказала:
— Мне… нездоровится.
Голос Вестницы от природы был низким, однако хрипотца — эхо долгого кашля — окрасила его в беспросветно черный тон. Раньше ей неплохо удавалось скрывать свои чувства (по крайней мере, она хотела в это верить), но теперь… Понимала же она, что проживет немногим дольше наспех состряпанной полуправды? Так зачем устраивать бег наперегонки с неизбежным?
Затем, что ей было страшно.
Симптомы смертельной болезни пока еще были менее явными, нежели притаившийся в сердце испуг. Дрожали полные губы, дрожали ресницы, а руки так и вовсе тряслись бы, если бы не сомкнулись в кольцо и пальцы не впились в предплечья. Длинное худое лицо вытянулось еще сильнее; никто не помнил его таким бледным. Даже глаза потускнели, словно их природному цвету наконец удалось просочиться сквозь магический лиловый оттенок. Серые напоминали о пепле у Храма Священного Праха. И о пепле в остывшем камине.
Она бы сказала: «Мне не хочется покидать вас».
Сказала бы: «Я всего лишь хотела любви».
Но вместо этого было скупое: «Мне нездоровится».
— Я приведу штабного лекаря, — сообщила Лелиана, всегда готовая развить бурную деятельность. Виновница их опасений с отчаянием выдохнула: «Не надо», — и не была услышана. Крепкие руки Каллена подхватили ее и потянули вверх после подсказки от Жозефины: «Нужно уложить ее в постель». А Фреда, едва очутившись на ногах, вдруг поняла, что внутри все переворачивается. Нет, пробивается. Нет, пробирается…
Нечем дышать.
— П-прочь! — в ужасе гаркнула она. Вырвавшись из капкана чужих рук, Фреда почти вслепую привалилась к одной из опор прикроватного балдахина, съежилась и зашлась в душераздирающем кашле. Лепестки гадким комком выскользнули из гортани и забили рот, и теперь лишь ее сдвинутые пальцы не давали им вырваться, подобно бранным словам. Каллен, Жози и не успевшая оставить их Лелиана смотрели на это с одинаковой растерянностью на лицах.
А когда Инквизитор отняла от своих губ ладонь с лилово-розовой мешаниной в ней, то общая растерянность сменилась неверием и ужасом.
В наступившей полной тишине Фреда позволила себе чуть-чуть отдышаться, а затем неизбежное оставило ее позади.
— Это заболевание, — начала она отстраненным, усталым тоном, — имеет магическое происхождение. Оно очень редкое и заразное. Но не волнуйтесь: вы вне опасности, пока не дотронетесь до лепестков.
— У тебя… у тебя внутри… — Каллен выглядел так, словно его со всей силы ударили под дых. Или даже так: словно он рассчитывал получить под дых, а жестокий удар пришелся по голове.
— Сорняк. В моих легких прижился сорняк и теперь прорастает… сквозь… — Услыхав, как испуганно охнула Жози, Вестница проглотила то, что собиралась сказать. У них еще будет время обдумать это, вообразить себе самый страшный (и, безусловно, правдивый) исход; они взрослые, побитые жизнью люди с хорошим воображением. Любые детали излишни. — Пока что выходят только лепестки, но со временем это будут бутоны. И лекарь, даже самый умелый, тут не поможет. Я пытаюсь сказать, что эта болезнь часто бывает…
— Летальной.
Спасибо Лелиане: та избавила ее от необходимости наносить им столь болезненный удар. Левая рука Верховной Жрицы была таковой и для леди Инквизитора. Она всегда с безошибочной прозорливостью брала на себя самые неприятные дела. В ее устах это слово прозвучало звонко и увесисто, совсем как брошенный на дубовый стол мешочек монет — плата убийце, чтобы тот забрал чью-то жизнь.
Пауза все не заканчивалась. Глядя на каждого поочередно, Фреда могла бы поклясться, что видит своими глазами подступающее к ним осознание. Вот же оно, как морская волна, накатывает и откатывается, шаг вперед — полшага назад, и с каждым разом упрямо подходит все ближе. Кромсая на части их выдержку, проделывает себе путь сквозь всякие «так не должно быть» и «так не бывает».
Фредерика протянула бы им лепестки со словами: «Вот же, смотрите. Видите? Так и будет».
Но вместо этого почему-то зажала частички цветов в кулаке и поднесла его к груди, накрыв другой рукой. В привычном, хоть и исковерканном, молитвенном жесте.
— Создатель, смилуйся! — выдох Каллена был созвучен ее мыслям. — Ты сказала — «часто», а не «всегда»… Это значит, что где-то существует спасение от всей этой… мерзопакости? Должно же быть! Или лекарство, или целебная магия! Хоть что-то!
Даже потемневшие от влаги, лепестки были чудо как хороши. Они вовсе не выглядели мерзопакостными.
Но Каллен имел полное право их ненавидеть. Вдобавок, он счел бы Тревельян обезумевшей, узнав, что она готова отдать это право ему и вообще кому угодно, потому что не может найти в себе ненависти к плодам собственных чувств. Как и беспощадной, мучительной жалости к самой себе.
Пусть другие ненавидят и жалеют. Им ведь нужно чем-то заполнить голодную пустоту, которая непременно возникнет, когда они поймут, что действительно бессильны.
И она рассказала им, чтобы они, наконец, поняли.
Ее речь дважды прерывалась из-за кашля. На этот раз — без всяких лепестков. Растительному паразиту в легких нужно было время оправиться, да и ей тоже. Фредерика настолько привыкла прятать свою любовь и свою беду, что слова почти умирали на иссохшем кончике языка.