— Эта болезнь поражает любого, кто испытывает… привязанность. Сердечную привязанность к другому человеку. Такую сильную, что ты готов умереть за него и…
Серая печаль в глазах Вестницы давала понять, что она точно знает, о чем говорит. Что и в самом деле — готова, не требуя ничего взамен.
Она вздохнула, качая головой:
— Я знаю, что вы хотите услышать. И ты прав, Каллен, спасение есть. Исцелить зараженного «цветочной болезнью» может только взаимность. Знание, что он, как и Андрасте, любит и любим.
А иначе ее ждала верная смерть — или кто кого ждал? Смерть без жалости и сострадания отнимала у нее все, до чего могла дотянуться. Прямо сейчас она цвела за решеткой из ребер, по соседству с хитросплетением вен и артерий.
И, вопреки нежному виду этих розовых лепестков, она вряд ли будет красивой и тихой, как в утенере.
— Миледи, прошу! — голос бедной Жозефины дрожал, как пойманное в ловушку животное. — Я умоляю вас! Кто бы ни был дорог вашему сердцу… Скажите, что еще есть шанс! Хоть малейший шанс, что он или она вас не отвергнет!
Неожиданно Фредерика взглянула на нее по-новому. Неподдельное страдание читалось в лице Монтилье и не оставляло сомнений: случись так, что Вестница укажет на нее — и она попытается, изо всех сил попытается полюбить ее в ответ. Набросит поводья из страха и долга на свое преданное сердце, обманет саму себя, если понадобится.
А Каллен? Впервые за все время знакомства Тревельян видела перед собой того самого человека, который пережил пытки в Цитадели Кинлох. Словно он мысленно перенесся туда, откуда не возвращаются в здравом уме и при памяти.
И, наконец, Лелиана: напряженная, хмурая, готовая взглядом резать на части. Она источала смятение, дрожащее, словно воздух над раскаленными дюнами, и выглядела необычайно уязвимой.
Все они заслуживали гораздо большего, чем смотреть, как умирает их героиня, а потом складывать для нее погребальный костер. В их глазах Фредерика видела свой будущий очистительный огонь, подлетающие в воздух искры, тление, и это, признаться, даже завораживало.
— Боюсь, что мне…
Вновь запершило в саднящем горле, и чтобы не подавиться словами, ей пришлось звучно прокашляться. Жози вздрогнула, как от раската грома. Фредерика заметила.
И, опустив сутулые плечи, ответила разом на все вопросы:
— Простите.
Внезапная мысль ядом просочилась в голову. Теперь, видя их ужас воочию, она не могла не гадать: а как бы на все это отреагировал Солас? Будь он здесь, что бы она прочла в его лице?
Это лицо, которое она с легкостью вызвала в памяти, чтобы проследить, приласкать внутренним взором каждую его черту, могло быть перекошено в гневе или украшено искренним сожалением — первой ласточкой грядущей скорби.
Лишь одного выражения (о чем Фреда знала задолго до первого приступа) она не увидела бы никогда.
Lathbora din’athim — у эльфов оно называлось именно так. Чувство, когда ты не в силах смириться с любовной утратой.
*
Ей нравилось пить прохладный воздух Морозных гор и разлитые в нем песнопения, не отделяя запахи от звуков. Нравилось еще до того, как она заразилась, ну а теперь пораженные недугом легкие с особой благодарностью принимали каждый глоток.
В церковном саду Скайхолда произрастало мало цветов (пожалуй, даже меньше, чем в ее внутренностях). Они тесно сгрудились — сиреневые, белые, рыжие — то тут, то там, будто пытались согреть друг дружку. Фредерика не слыла поклонницей трудов Инес Арансии, ученой-ботаника из ферелденского Круга, и поэтому не могла назвать все поименно. Их значения тоже были для нее загадкой.
Зато ей повезло найти бесспорного знатока.
— Они кажутся знакомыми, — сказала Тревельян накануне, вдумчиво изучая части нерожденного бутона, — только понятия не имею, где я могла их видеть.
Новый сильный припадок подстерег ее в воронятне тайного канцлера. Лелиана терпеливо, с сочувственным видом ждала, пока Вестница, откашлявшись, вытрет слезы в уголках глаз и вынет изо рта лепестки. Ворон-почтальон просунул крохотную головку сквозь прутья ближайшей клетки и жадно разинул клюв; Фредерика сразу отвела руку подальше, втайне спрашивая себя, заразно ли это для птиц.
Все ли творения Создателя могут любить?
Многие ли задыхаются от любви?
Тут Лелиана окинула лепестки взором, полным неприязни, и сухо отметила:
— Да это же мальва. Лесная мальва.
— Вот как? — удивилась Тревельян. — Ничего себе, Лелиана! Да вы и вправду знаете все на свете!
— Ах, если бы, — но выражение лица ее соратницы заметно смягчилось, и тонкая улыбка согрела эти губы. — Язык цветов — это еще один изысканный способ ведения Игры. Великосветская забава, невинная только на первый взгляд. Случалось, что неправильно составленный букет приводил к вражде между несколькими знатными семействами, а вражда в свою очередь — к кровопролитию.
— И все из-за каких-то цветов?
Во всем мире орлесианцев считали эксцентричными, но это качество шло рука об руку с изобретательностью. Да, в который раз решила Фредерика, у них определенно есть свой стиль.
Лелиана пожала плечами:
— Попробуйте преподнести орлесианской знатной даме желтые гиацинты, и ответ не заставит себя ждать. Если вам просто отравят еду — что ж, радуйтесь своей удаче. Будет хуже, если вам публично откажут от дома: для всех прочих стервятников это сигнал к началу пира.
— Хорошо, а как насчет мальвы? У нее что за значение? — Фреда вновь опустила глаза к россыпи лепестков. Жажда услышать ответ сворачивалась в клубок где-то под ребрами.
— Мальва — это… — Сестре Соловей нужно было немного времени на размышления. На то, чтобы правильно подобрать слова и заодно оценить чужие, вполне читаемые эмоции. — Это мольба о прощении и снисхождении. И в то же время — стремление к высшей цели. Это холодность против чистой и нежной привязанности, жажда покоя против терзающих чувств. Этот цветок говорит о любви к своему народу… Вам не кажется, что он полон противоречий?
— Я… не думаю.
Тревельян была поражена. Не только откровением, вызвавшим в ее сердце безудержную огненную пляску, но еще и тем, что Лелиана, оказывается, умеет рассказывать истории. Да так, что кто угодно заслушается.
А между тем один эльфийский маг целиком подходил под описание. Фреда верила, что узнала Соласа достаточно хорошо, чтобы судить. И тоска по нему вдруг стиснула душу с новой силой; и конечно, это был наихудший момент, чтобы услышать: «Впрочем, вы ведь пришли ко мне по другому вопросу?» — и выдать непроизвольно:
— Хотела узнать, нет ли вестей о Соласе.
Выдать. Себя. С головой.
Целую секунду Лелиана выглядела так, словно обо всем догадалась. Или нашла подтверждение своей первоначальной догадке. Она бы не стала мастером шпионажа, если бы не умела связывать такие ниточки.
Целую секунду Фредерика затаив дыхание балансировала на грани. Сердце билось судорожными толчками, ухало где-то в горле, уже и так измученном от кашля. И впервые она не хотела, чтобы Левая рука Верховной Жрицы действительно знала все на свете.
К счастью, Лелиане хватило делового такта, а Фредерике — выдержки.