— А я вчера с Ниночкой договорился. Сегодня придет.
— Врешь ты все, Коля, — облегченно говорю я. — Как же ты врешь!
— Поглядишь, — говорит он. — Лови момент.
Коля стоит передо мной. От него пахнет одеколоном. Побрился. Побрился? Неужели придет? Ну да, конечно, она же смеялась, а я…
Вот над немецкими траншеями взвивается ракета, белая-белая. Где-то одиноко и грустно стучит и смолкает пулемет.
Коля Гринченко покуривает в кулак. Улыбается:
— Да, а Ниночка сейчас придет. Побеседуем.
— Она ведь замужем, — говорю я, — ничего у тебя не выйдет.
Он улыбается. И покуривает. Потом отходит в сторону. И молчит. Раз молчит, значит, правда. Значит, она придет. Дурак я, дурак. Просил, унижался. А ведь надо так, как Гринченко говорил. Да, надо так. Обнять, прижать, чтобы косточки хрустнули, чтобы слова не могла вымолвить, чтобы почувствовала: вот мужчина! Это им нравится. Это. А разговоры… кому они нужны? Ах ты, Нина сероглазая! Я теперь знаю, что тебе сказать…
За блиндажом урчит «виллис». И слышится женский смех. И я вижу, как Коля бросается туда. Приехала! И я слышу голос ее:
— Здравствуй, здравствуй. А улыбочка-то, улыбочка-то! Невозможно устоять. А я вот в гости к вам. На минуточку. Упросила майора, чтоб с собой взял. Вот вы как живете! Смотри пожалуйста, и немцы рядом! Чего ж ты, Коля, молчишь? Как будто и войны нет — такой ты щеголь, Коля. И бриться успеваешь. А у вас тут мальчик есть, черноглазенький такой, он-то где?
— Какой еще черноглазенький? — спрашивает Гринченко.
— Ну такой, черноглазенький.
Я слышу ее тихий смех. Она хорошо смеется. Подойти? А почему я должен подойти? А почему это обязательно про меня? Вот и Гургенидзе — черноглазый. И комбат — черноглазый…
Темный тонкий ее силуэт выплывает из-за блиндажа. Словно темная луна. Остановилась и слегка покачивается:
— Вот ты где, воин… Посидим покурим, а?
Она подходит, подходит, подходит…
— Интересно как! — говорит она. — Вот на войне у меня свидание. Ты что же молчишь? А-а-а, ты, наверно, спирту напился, да?
— Ничего я не пил.
— Ну, расскажи что-нибудь…
— Пойдем туда, за минные ящики, посидим.
— О, какой ты! Сразу — в уголок.
— При чем тут это?
— При том, что каждому этого хочется. А на передовой тем более. Что завтра будет?
— Ты мне нравишься, Нина.
— Я знаю.
— Знаешь? Задаешься просто.
— Что ты, что ты, мальчик. Мне Коля Гринченко ваш рассказал, как ты во сне со мной разговариваешь.
— Врет он все!
Из-за блиндажа закричали:
— Нина! Шубникова! К машине!
— Ну вот. Пора. Так ты и не сказал мне ничего. Кто ты, что ты, что делать будем, — говорит она и ладонью проводит по щеке моей. — Ну, прощай. Война ведь. Может, и не увидимся.
— Я завтра приду к тебе. Ты мне нравишься.
— Я многим нравлюсь, — говорит она, — здесь ведь никого, кроме меня-то, нет.
Она бежит к машине. Она быстро бежит. А над немецкими окопами все чаще и чаще взлетают ракеты.
Эх, махорочка-махорка…
Так из затишья возникает гром, так в сером утре появляются нежданные краски: красное — на сером, рыжее — на сером, черное — на белом. Пламя, ржавое, искореженное железо, неподвижные тела.
Нина укатила с майором в штаб. Последняя ракета над немецкими позициями как последний цветок. Сейчас Нина кричит, наверное, в микрофон: «„Волга“, „Волга“, я — „Дон“… Как слышно? Прием…» А у меня в руках толстенькая, мирная такая мина. Сейчас я передам ее заряжающему. И миномет охнет, приседая на задние лапы.
Я знаю, как будет. Ох, какой я уже опытный! И ладони мои уже не болят.
Коля Гринченко сидит на опорной плите миномета. Он очаровательно улыбается. И поет тихонечко, для себя:
— Немцы прорвались, слышал? — спрашивает Сашка.
— Пехота?
— Нет, танки.
— Сюда идут?
— По тылу ходят…
— Много?
— Штук сорок, говорят.
Высоко над нами плывут немецкие бомбардировщики. Им не до нас. Они сбросят бомбы далеко в тылу, в нашем.
— Будет медикам работенка, — говорит Сашка.
А Коля напевает:
И тогда справа на сопочке разрывается немецкий снаряд. И в ответ дружно ударяют наши минометы. Все четыре. А потом еще раз. И еще.
А за нашей спиной вспыхивают рыжие кусты разрывов. И горячий ветер касается шеи. И в затылке противно ноет. Немецкая артиллерия отвечает все чаще и чаще.