Теперь ему стало совершенно ясно, что эти слова означали, и значение их было до ужаса простым. За жизнь, которую ты отнял, ты заплатишь собственной жизнью. С тобой сделают то, что сделал ты.
Его пробила нервная дрожь. Он не знал, явилась ли дрожь для него подтверждением правоты, или уверенность в собственной правоте вызвала дрожь, однако сомнений у него не осталось. Впрочем, это не давало ответов на остальные вопросы, а скорее порождало новые и делало поиск ответов более срочным.
Была ли угроза убийства просто угрозой или декларацией о намерениях? Что именно автор хотел сказать строчкой «Я делаю, что сделал»? Сделал ли он уже с кем-то другим то, что теперь собирался повторить с Меллери? Мог ли у Меллери быть подельник, с которым автор уже поквитался? Гурни записал для себя напоминание спросить у Меллери о его друзьях — был ли кто-нибудь убит, подвергался ли угрозам или нападениям.
Возможно, далекие вспышки у чернеющих холмов и упрямые раскаты грома вызвали соответствующий настрой, а может быть, Гурни просто устал, но образ автора записок начал потихоньку проступать из тени. Отстраненный тон, угрозы, аккуратный почерк — он сталкивался с таким сочетанием прежде, и оно приводило к ужасным последствиям. Он смотрел в окно бывшей кладовой, чувствуя надвигающуюся бурю. Записки, со всей очевидностью, писал психопат. Психопат, называющий себя Х. Арибда.
Разумеется, оставалась возможность, что он ошибался. Не в первый раз мимолетное настроение, особенно когда он сидел дома один вечером, создавало в нем уверенность, не подкрепленную фактами.
И все же… что такого в этом имени? Почему что-то шевелилось в закоулках памяти?
Он лег спать пораньше, задолго до возвращения Мадлен с концерта, намереваясь первым делом с утра вернуть записки Меллери и уговорить его пойти в полицию. Угроза была слишком явной. Он улегся в постели, но не смог успокоиться. В голове у него безудержно метались мысли, которым не было выхода. Это случалось не впервые — он объяснял себе, что такова цена вовлеченности, предельной концентрации на задаче. Когда размышления одолевали его в постели, у него был выбор: либо пролежать часа четыре, пока ум не выдохнется, либо встать и одеться.
Несколько минут спустя он уже стоял на патио в джинсах и старом удобном хлопковом свитере. Полная луна просвечивала сквозь тучи — амбар было видно почти как днем. Он решил пройтись в том направлении, по дороге, ведущей через луг.
За амбаром был пруд. На полпути он остановился и прислушался к звуку машины, едущей со стороны деревни где-то в километре. В этой части Катскильских гор, где ночами раздавался только вой койотов, машину можно было услышать задолго до ее появления.
Вскоре передние фары машины осветили увядающие заросли золотарника на краю луга. Мадлен повернула к амбару, остановилась на щебневой дороге и выключила фары. Выбравшись из машины, она медленно направилась к мужу, привыкая к темноте.
— Что ты здесь делаешь? — спросила она. Ее голос звучал мягко и дружелюбно.
— Не мог заснуть. Мысли всякие крутятся. Решил пройтись вокруг пруда.
— Дождь будет. — Раскат в небе словно подтвердил ее замечание.
Он кивнул.
Мадлен встала рядом с ним на тропинку и сделала глубокий вдох.
— Какой запах. Давай прогуляемся. — Она взяла его под руку.
Они дошли до пруда, где тропинка расширялась. Где-то в лесу кричала сова, точнее, это был скрип, который они принимали за крик совы с момента, когда впервые услышали его тем летом, и с тех пор с каждым разом их убежденность в том, что это именно сова, крепла. Гурни, со своим аналитическим подходом, понимал, что в этой крепнущей уверенности нет никакой логики, однако понимал также, что сказать об этом значило огорчить Мадлен. Поэтому он молчал, радуясь, что знает, когда рядом с ней надо промолчать, и они дошли до дальней стороны пруда в согласной тишине. Она была права — в воздухе стоял невероятно сладкий запах.
У них случались такие вечера, когда они остро чувствовали нежность друг к другу и были близки, как в первые годы брака, до несчастного случая. «Несчастный случай» — безликое обобщение, которым он маскировал в памяти то, что произошло на самом деле, чтобы острота конкретики не впивалась в сердце. Несчастный случай — смерть — затмил солнце, превратил их брак в помесь привычки, сотрудничества и долга, и лишь иногда, очень редко, между ними проскальзывала искра, напоминая о том, что было когда-то и что, возможно, еще не было потеряно.
— Ты как будто все время с чем-то борешься, — сказала она, сомкнув пальцы на его руке, чуть повыше локтя.