ежедневно повторял один и тот же маршрут, и иногда ему даже
удавалось дорваться-таки до бутылки теплого "Жигуля".
Вот и теперь Корин вышел из дворов в переулок и побрел к кафе, мысленно постанывая от духоты и вдыхая струящийся с проспекта аромат выхлопных газов. Усеянный окурками пятачок перед кафе ему не понравился издалека. На пятачке было абсолютно пустынно, что могло означать только одно...
Корин поморщился от досады - и вновь заворочалось у виска что-то жесткое и угловатое.
"О-о! - подумал он с отчаянием. - Пусть будет холодное пиво и народу никого..."
Он даже нашел в себе силы усмехнуться собственной шутке, но в кафе все-таки зашел. Хоть бы узнать, было ли пиво...
В кафе диктаторствовала тишина, тосковали пустые столы, в углу у телевизора сидела официантка и, зевая, смотрела какую-то теледокументалистику с разоблачениями. А вдоль стены стояли штабеля проволочных ящиков, заполненных непочатыми бутылками со знакомыми этикетками "Киевского"...
Конечно, этого быть никак не могло, и тем не менее через некоторое время, выйдя из столбняка, Корин в одиночестве потягивал холодное пиво, закусывал традиционной котлеткой, запеченной в тесте - другом только абсолютно здорового желудка, - а у ног его стояла авоська с пивом. На изумленный вопрос Корина о том, что стряслось сегодня с миром, официантка лаконично ответила, пожав плечами:
- Может, залились наконец, - и продолжала созерцать телепрограмму.
Когда потрясенный Корин вышел на пыльную улицу, в голове его уже созрели кое-какие умозаключения. Инфаркт Колыбы и холодное пиво без очереди. Оставалось произвести техническую проверку.
"Пусть подойдет двенадцатый", - приказал он с замиранием сердца - и минуту спустя желтый "Икарус" покорно выкарабкался из толчеи машин у светофора и, чадя, пополз к остановке. Корин огляделся и быстро придумал еще одно, совсем уж несуразное желание, исполнение которого никак не могло оказаться случайным стечением обстоятельств.
Он чуть не выронил авоську с пивом, когда загорелая молодая особа с лиловыми тенями на веках сомнамбулически шагнула к нему, обвила его шею руками и крепко поцеловала в губы, вызвав веселые и завистливые восклицания стоящих на остановке граждан. Затем особа отступила, оборотила взор к распахнувшему двери автобусу и отправилась на посадку, не обращая больше на Корина ни малейшего внимания.
Он ехал в автобусе, то и дело поглядывая на девушку, со скучающим видом рассматривавшую пробегающие мимо гастрономы, уголки отдыха с выцветшей наглядной агитацией, очереди у бочек с квасом и газоны с пожухлой травой, и все больше проникался мыслью о том, что у него появился д а р. Это было интересно - и страшно.
2.
Вечером Корин курил на своем балконе. С пятого этажа открывался прекрасный вид на дрожащие золотистые цепочки городских огней, и как отражения этих огней маячили в дымчатом небе бледные звезды. Сонно взлаивали собаки во дворах "частного сектора", на скамейке у подъезда горела точка сигареты и кто-то хихикал и восклицал голосом шестнадцатилетней пэтэушницы: "Ой, нэ можу! Та шо ты брэшешь!"
Корин любил вечерами стоять на балконе. Пропахшая асфальтом и акациями темнота обрушивалась на город, заставляя испуганно орать лягушек на берегах Ингула, тополя во дворе, воздев ветви, готовы были устремиться в подслеповатое городское небо, а сигнальные огни на заводских трубах за мостом мечтали слиться с бортовыми огнями Кассиопеи, косо разметавшей огромные крылья над несущейся в ночь малосемейкой. В такие минуты Корин представлял себя стоящим перед экраном в централи управления какого-нибудь ефремовского звездного корабля, рыскающего по Вселенной в поисках братьев по разуму, и руки его крепко сжимали перила балкона, и окурок, словно сгорающий в атмосфере метеорит, огненной дугой чертил черное пространство между балконом и землей, и отдаленный шум поездов воспринимался как вкрадчивый шепот печальных существ с туманной планеты Уири, что мается в межгалактических коридорах в ожидании лучшего будущего.
И Корину хотелось забыть о работе, очередях, телевизионной болтовне, квартальных отчетах, давке в троллейбусах, опьянеловыпученноглазой круговерти в ресторанах - и вместе с балконом ринуться туда,
в незагаженные еще ничьим присутствием вселенские дали, где трудолюбивый вакуум каждое мгновение порождает поистине новые частицы, и где несется безмолвно лишь свет далеких звезд...
А еще хотелось Корину в такие минуты сесть у кухонного стола, включить настольную лампу - и писать. Творить миры, творить всю летнюю ночь, пока не рассеялось очарование и не спугнули наваждение матюги дворников.
Впрочем, в этот полночный час на балконе Корин думал о другом. Он размышлял о своем неожиданном д а р е, свалившемся на него подобно Тунгусскому чуду, но, в отличие от Тунгусского чуда, грозившем в корне изменить всю его жизнь. Однако он не стал долго мучить себя раздумьями относительно природы д а р а, полагая, что вряд ли ее так вот сразу разгадает, если вообще разгадает и, опять закурив, начал прикидывать, на что с конкретной и сиюминутной пользой можно сей д а р употребить.
Пэтэушница на скамейке продолжала восторгаться остроумием кавалера,
не замечая распростершей необъятные крылья Кассиопеи, а у Корина
похолодело под сердцем и он уронил сигарету в палисадник. Побродил
по комнате, потом побрился, разложил на диване простыню и подушки,
сел у журнального столика и прошептал, проверяя онемевшими пальцами прочность подлокотников:
- Хочу, чтобы Света сейчас пришла и стала моей...
Он сидел и ждал, и даже закрыл глаза, и вещи в комнате словно затаились, ожидая... За дверью прогудел лифт - и стих, тоже затаился. Будильник на тумбочке сыпал в тишину отмеренные порции времени, и еле слышно разочарованно брюзжал холодильник на кухне. Корин подумал, что д а р, вероятно, действует избирательно, и не все желаемое может сбыться - и вздрогнул от переливчатого мурлыканья дверного звонка.
"Неужели?.. Неужели?", - мысленно бормотнул он и пошел в прихожую, неуклюже переставляя ноги, словно взятые напрокат у деревянного парнишки с длинным носом. На ходу он машинально пригладил волосы и провел пальцами по щекам, забыв, что брился четверть часа назад.