И это все? Весь этот галактический спектакль исчезнет в небытии.
Нет, не хочу так.
Слова мои показались мне громом, вспоровшим вязкую тишину.
— Делайте, что хотите. Я на все согласен.
Старина Йозеф на секунду потерялся, как человек потерявший нить разговора, но мгновенно просиял и расхохотался.
— Ну разумеется, друг мой, разумеется! Я знал, знал силу вашей сознательности! Владыка, что скажете?
Сеньор ля Муэрте меланхолично посмотрел на нас. Из груди его сквозь мантию изливался мягкий белый свет.
— Да будет так.
Глава 17
Симуляция исчезла. Я вновь очутился в привычном мире, уткнувшись затуманенным взором в потолок. Моя капсула неспешно плывет прочь из зиккурата Йозефа Рейнбаха по блестящим коридорам, все ниже и ниже, все глубже спускаясь в недра разрушенного города. Престижность офисных помещений и конференц-залов сменяется стерильной белизной исследовательских лабораторий. Вокруг снуют люди в белых халатах, лица их полуприкрыты фильтрующими масками, но в глазах их я читаю восторг и благоговение. Все они сбегаются посмотреть на меня, мерно парящего над землей.
За очередными прозрачными дверями мой путь заканчивается. Камера принимает вертикальное положение. Та самая лаборатория, из которой когда-то я освободил своих братьев и сестер. А вот, кстати, и они. Усталые, избитые, не телом, но душой. Молчат и наблюдают. Лишь Селена машет рукой, словно прощаясь со мной навсегда. Она улыбается. Печально, но искренне.
И моя семья. Постаревшая заплаканная Анна, пытается отгородиться от меня, сложив руки на груди. Она дрожит. Владимир и Кристина стоят рядом, пытаясь успокоить внутреннюю тревогу своей матери. Повзрослели ребята. Кристина так похожа на нее, такая же хрупкая, чувственная, только волосы мои, темные, и глаза, мои, грустные, но источающие теплоту, добрые. Владимир, уже статный юноша, крепкий, высокий, похожий на статую античного атлета. Он холоден, отрешен, видит меня и не видит. Хорошие ребята, удались на славу.
Сознание гаснет.
Сквозь пелену искусственного сна я чувствую прикосновения холодных металлических манипуляторов, вонзающих в меня десятки иголок и электродов, отдающими колкой болью в позвоночнике.
Постепенно я перестаю ощущать себя, мой затянутый негой мозг наполняется тихим гулом. Этот невыразимый звук заполняет меня до последней молекулы, все мое естество вибрирует в тон этой безмолвной песне.
Проходит время, и я прихожу в сознание. По мне топчутся десятки ног, мужских и женских, мое нутро оглашают голоса, несущиеся отовсюду. Возвращается зрение. Я вижу себя из глаз молоденькой лаборантки. Ее переполняет восхищение от проделываемой работы, она предвкушает открытие чего-то нового, неведомого, но так манящего за горизонтом воображения. Прирожденный ученый, творец. Вижу себя из глаз ее возлюбленного, что старше ее на двадцать лет. Он заведует этой лабораторией и отдает отчет лично Йозефу и SLM. Его иссушенное неудачным браком сердце наполнено тихой радостью наполненной, осмысленной жизни. Он тоже предвкушает, но не столько радость открытия, сколько приближающийся вечер, где юная лаборантка залечит его душевные раны и наполнит его почти забытыми теплом и нежностью.
Я вижу себя из десятка ламп на потолке, я и есть потолок, я есть эти лампы. Я есть оборудование, я есть наркотический раствор, питающий мое покалеченное тело. Я есть каждая молекула и каждый бит информации на жестких дисках.
Я есть пространство, наполненное движением, и я и есть это движение.
И я расту.
И вот я уже весь исследовательский центр. Мне знакомо и близко все в нем находящееся. Я знаю всех находящихся в нем людей, от момента их зачатия и до нынешнего момента. Все их болезни, все их радости и страхи, все мысли и надежды стали мной. И мне кажется, что я вижу даже их будущее, каждого в отдельности и всех вместе. Судьба каждой пылинки известна мне наперед. Информационные центры готовы взорваться от избытка данных, полученных через мой маленький саркофаг. И все, что я вижу, осязаю изнутри, кажется мне таким маленьким, но таким значимым… Даже мое прежнее тело, превратившееся всего лишь в передатчик информации.
Но мне нисколько этого не жаль. Покинув свое единичное бытие, я получил гораздо больше. Бесконечную радость, смешанную с непрерывным покоем. И с каждым днем эта радость только росла.
Весь город стал мной. Со всеми шрамами, нанесенными мной и человечеством вообще, весь, вплоть до земных недр, влился в меня. Люди-муравьи задорно отстраивали свое покалеченное жилище. Единая река человеческих душ мерно течет навстречу будущим свершениям. Они сияют миллионами огней, радостные, печальные, уставшие и только отошедшими от сна, но нигде я не вижу отчаяния. Они знают, что все происходящие нынче беды — всего лишь мелкие ненастья на пути к блаженству. Они едины в своих порывах, они сыты, здоровы и у них всегда найдется тот, кому можно излить душу и не быть при этом отвергнутым.