— Остался из-за грозы. Против?
— Нет. Восстанавливаю картину вечера.
— Чего жуешь?
— Хлеб с молоком. Будешь?
— Давай. А ты не мелочишься. Сразу батон и пакет взял.
— Есть хочу, как будто неделю не ел. Вчера не ужинал.
— А кто в этом виноват?
— Знаю, что сам. Будешь ругаться? — спокойно спросил он.
— Не буду. Тебе не пять лет, чтоб тебя отчитывать. Только поэтому я вчера промолчала. Но мне это надоело.
— Не понимаю, чего ты злишься.
— Хорошо, может мне тоже начать гулять? С мужиками обниматься? М? Тебе это понравиться? — вспылила я.
— Я тебе доверяю. Даже если ты будешь с кем-то общаться, то это не значит, что ты с этим человеком будешь спать. Или для тебя общение сразу подразумевает измену? Своеобразное предисловие к измене?
— Нет.
— Тогда чего ты возмущаешься?
— Данко, почему ты не понимаешь?
— Так объясни. Я пойму. Ладно, про алкоголь я понял. Могу выпить только несколько рюмок компота. От него почему-то крыша не едет и даже желания продолжить банкета не возникает. От всего другого я теряю тормоза, и крыша просто улетает. Тут мой промах. Но пока не попробуешь, то не узнаешь. Буду знать. Да, не оправдание, но вчера был очень тяжелый день. Неприятный день, когда понимаешь, что друзья оказываются врагами. И тупо не врубаешься, почему так произошло. Чет я начинаю разочаровываться в людях.
— Чего случилось? — беря у него пакет молока, спросила я. В этом что-то было вот так сидеть в кладовке, кутаться в одеяло и жевать белый хлеб, запивая его молоком. Экстрим.
— Да у нас решили, что Генке лучше свалить из города. Кто-то решил просто его проигнорить. Мол, сам свалит, если его не замечать. Другие решили морду набить. Приписали ему такие грехи, что он у нас словно маньяк сексуальный. Девчонок малолетних портит. А он еще по городу прошелся. Народ начал возмущаться, как посмел так гордо ходить. Мол, ему положено в норе сидеть и носа не показывать. Я сразу после работы к Генке пошел. Он мне даже не сказал, что вернулся. Может, знал бы заранее, то и почву подготовил. Хотя, этих упертых ничего не перебьет. Короче, увидел компашку, что собралась на вилы поднимать.
Хорошо, что народу было мало. Тыры-пыры. Ситуацию смягчил. За дружбу, за знакомство. На халяву пить все готовы. И про вилы забыли. Вроде разошлись миром. Но это вчера было. А что сегодня? Против города идти? Один был бы, то пошел не задумываясь. Теперь же вы еще у меня. Вот и гадай, как поступить. Друган, который как брат, или семья?
— Могут и нас травить?
— Угу. Кто-то воду мутит. Блин, эту историю уже забыть можно. Лет сколько прошло. Да, история вышла шумная. Но все равно… Так и меня можно в эти маньяки записать.
— Почему?
— Я же тоже там был.
— Данко, а ты уверен, что Гена не виноват? — осторожно спросила я.
— Уверен. Не мог он тогда этого сделать, — твердо сказал Данко. — А с кем девчонка целки лишилась? Непонятно. Я спал. Миха со своей мадам тусил. Он тогда ни на кого не смотрел, кроме нее.
— Остается твой товарищ, — спокойно сказала я.
— Надо с ним поговорить. Хотя, он мой друг.
— Даже если не прав?
— Он мой друг, — повторил Данко.
— Все равно это не повод напиваться и мне нос разбивать.
— Ну, хочешь мне отомсти. Я тебе свой нос подставлю.
— Ага, а потом еще кулак лечить.
— Тебе не угодишь. Все тебе не так и не этак, — Хлопнула входная дверь. — Генка ушел?
— Или Сережка на рыбалку пошел.
— Совсем забыл про эту рыбу. Ладно, он с дядей Васей. Можно быть спокойным, — сказал Данко. — Пойдем чего-нибудь существенного перекусим?
— Проглот.
— Знала же за кого замуж выходила, — ответил Данко.
Пять утра. Нос распух. Из-за этого я гнусавила. Глаза заплыли. Жуть. Теперь на улицу не выйти. Сходила за шампунем. Но все это было ерундой по сравнению с надвигающимися проблемами. Сережа уехал на рыбалку. Гена стоял около плиты и разогревал вчерашний ужин.
— Я ему сковороду не доверю, — сказал Гена, когда я вошла на кухню.
— И правильно сделает, если мы хотим завтрак, — Данко ковырялся в телефоне. Посмотрел на меня. Присвистнул. — У меня где-то мазь была для ушибов.
— Скорее уж у меня. Потому что купить ее настояла я, когда ты ногу ушиб. В аптечке посмотри.
— Какая разница? Сейчас тебя лечить буду, — открывая мазь, сказал Данко. Как всегда, проблемы мы не видим. Просто перешагиваем ее. Чувство вины — не знакомо. Я опять начала злиться.
— Что ты делаешь?
— Нос чешу. Авось подобреешь, — ответил он с совершенно серьезным лицом.
— Я тебе не лампа Алладина.
— Нет, ты Элечка, которая не в духе. Но ведь ты подобреешь? — с надеждой спросил он. — Я ведь еще могу рассчитывать на помилование?