— …Таким образом, двенадцать лет назад в Париже физик Мишель Фансон сконструировал аппарат для приема и регистрации потоков нейтрино. Его усовершенствовал английский фИзик Хьюлетт Кондайг. Кондайгу удалось установить, что нейтринные потоки несут информацию обо всем, происходящем во вселенной. А наследственность, как известно, это тоже информация о строении организма, передаваемая от предков потомкам. И вот теперь с помощью регистратора информация система Кондайга в лаборатории советского профессора Ростислава Ильича Альдина под руководством молодых ученых Евгения Ирмина и Бориса Костовского группа генетиков разработала эффективный метод лечения наследственных заболеваний.
Хьюлетт слушал, не шевелясь. Стремительный огонек разгорался в его мозгу и рассеивал мрак. Неумолимое отодвигалось по мере того, как он все полнее осознавал слова диктора.
Эми крепко прижалась к нему. Ее волосы щекотали его шею.
Хьюлетта словно озарило. Грудь распирало ликование. Хотелось куда-то бежать, кричать: «Вот что я сделал!» Он никогда не был таким счастливым и растерянным, как сейчас. Удивлялся; «Неужели это я? Я, Мишель, и они, эти молодые? Неужели мы создали чудо?»
«РИК»! Его РИК»! Он представился ему мостом от Мишеля к нему, а от него к тем, кто сумел использовать аппарат для борьбы за жизнь.
— Хью! Хью! — ликуя, твердила Эми.
Он обнял ее, шепнул:
— Я сейчас приду. Это надо отпраздновать.
Ему хотелось побыть одному, прийти в себя. Хьюлетт вышел в сиреневый вечерний туман. Вдали, над крышами домов, пылало холодное зарево реклам.
Там веселилась Пикадилли. Он пошел в направлении зарева. Какой-то старик в плаще попался навстречу. Хьюлетт спросил у него:
— Вы слышали радио?
Старик испуганно замигал;
— Война?
Хьюлетт нетерпеливо двинул бровями:
— Лечение наследственных болезней.
— А-а, — облегченно протянул старик. — Слава богу, лишь бы не война…
И растаял а тумане…
Эта встреча немного отрезвила Хьюлетта. Он свернул к лавке, но она была уже закрыта. В «Железную лошадь» заходить не хотелось, и он направился дальше, к ресторану, который высился недалеко от Пикадилли.
Откуда-то вынырнула компания молодых людей — несколько юношей и девушек. Они пели и целовались, Хьюлетт смотрел на иих и улыбался. Он думал о тех, в России…
Ускорил шаг и догнал компанию. Ему хотелось заговорить с ними. Парни и девушки не обратили на него внимания.
Хьюлетт шел рядом с ними, слыша веселые голоса, обрывкси разговора. Он думал о них, о себе, о своем отце:
«Мы хотим, чтобы потомки, чтобы наши дети и младшие братья стремились походить на нас. Чтобы они не были другими и не осуждали нас. А пока они не осудят наши ошибки, они не смогут устранить их…»
Огни вечернего города плясали по сторонам. Он думал:
«Наша мысль мечется в поисках лучшего. Нейтринные потоки, отражающие все ее вариации, записываются на ленту регистратора. И так же информация о нашей жизни регистрируется и накапливается в библиотеках и архивах. Потомки изучают ее. Они видят ошибки и учатся не повторять их. Они стирают наши предрассудки, как устаревший текст. Они выбирают лучшие варианты и улучшают мх. Они берут наши дела, созданные нами орудия и ценности и употребляют их по-своему. И постепенно они становятся лучше нас, честнее, добрее. И немножко счастливее…»
Парни и девушки запели новую песню. Хьюлетт не знал ее, но тоже начал кое-как насвистывать мелодию. Радость и благодарность переполняли его. Он думал:
«Мы должны больше заботиться о наших наследниках, хотя бы ради себя. Потому что, представляя, как они поступят потом, мы поймем, как жить сейчас. Думая о них, мы сами сможем стать лучше…»
Хьюлетт насвистывал незнакомую мелодию. Перед ним над Пикадилли огненная голова младенца разглядывала толпу…
ОГНЕННАЯ КАРТА
Он снова видел: темно-зеленая мгла… дно моря… обросшая ракушками Дмала — останки погибшего корабля. Около нее, медленно переставляя ноги, бродят квадратные фигуры — его товарищи-водолазы. Скрещиваются лучи прожекторов. Яркое пятно останавливается на одном из водолазов. Он держит в руке поводок, а на нем — маленькая обезьянка. Она строит забавные рожи. Это невероятно. И все же, вопреки законам прироДы, обезьянка живет. В глубине, где давление воды достигает сотни тонн, где даже в глубоководном скафандре не разрешается быть дольше двадцати минут, обезьянка чувствует себя прекрасно. А потом — острая боль в пояснице. Он просит подмять его на поверхность. Думает: «Неужели это то, о чем предупреждал врач? Ушиб позвоночника пять лет назад?»
Он лежит в полутемной комнате и вспоминает. В памяти словно включился невидимый магнитофон, и он слышит голос врама. И слова, и голос — неприятные, сухие, безразличные к нему, к его судьбе: «В результате ушиба у вас нарушены нервные связи. Представьте себе, что в сложном электрическом аппарате в некоторых местах оборваны провода. Биотоки не могут нормально циркулировать. Отдельные органы не получают сигналов из мозга или же сигналы доходят до них в искаженном виде. Энергия вырабатывается и тратится организмом неразумно. И в конечном счете в одних органах образуется избыток ее, в других — недостаток…»
Врач говорил о нем, о Диме Колесникове, как о какой-то электрической машине. И Диме хотелось сказать в ответ что-то резкое, обидное. Но он промолчал…
Дима сумел сделать так, что никто на работе не узнал о предупреждении врача. Он и сам забыл бы об этом, если бы иногда не появлялись сильные боли в пояснице- oн думал: пройдет…
Дима смотрит на oкно. Сквозь стекло льется зеленоватый свет, напоминая светящиеся глубины моря. Вон пятно на потолке, похожее на краба с перебитой клешней. Дима может подолгу рассматривать трещину на потолке, находить объяснение, почему она прошла так, а не иначе. Комната, в которую он забегал лишь иногда, становилась для него вселенной, достойной изучения.
Он старается думать о чем угодно, только не о себе и не о близких людях. Раньше, когда он был здоров, двигался, люди казались ему другими. Он верил в Леночкину любовь «навсегда», в Сашкину дружбу до «гроба». Они продолжали заходить и теперь, говорили утешительные слова, но Леночка слишком часто и жалобно повторяла: «Клянусь, я никогда не разлюблю тебя», а Саша посматривал на часы. Что ж, с тех пор, как Дима перестал ходить, прошло три года…
Даже мама — всегда добрая, ласковая, заботливая…
Он и не знал, что ее забота может казаться такой навязчивой.
Иногда он рассказывал родным и знакомым о том дне, когда всё началось, и о гримасничавшей обезьянке на дне моря. Ему не верили. Он видел по глазам. Они думали, что обезьянка — бред, начало его болезни. Но Дима знал, что это было наяву и что это никакого отношения не имеет к его болезни. Просто совпадение. И он бы очень удивился, если бы кто-то ему сообщил, что обезьянка имеет отношение к его выздоровлению, в которое он уже почти перестал верить…
Когда у человека слишком много времени для размышлений — это вредно. Дима старается не думать хотя бы о себе.
Но и это ему не удается. Какой он ничтожный, затерянный в большом шумном городе, в полутемной комнатушке. Он знает, что там, за этими стенами, сейчас зажигаются огни. Они вспыхивают отдельными переливающимися каплями и целыми созвездиями, соединяются в огненные ликующие реки. И всюду там, где огни, спешат, смеются, радуются люди — медленные и быстрые, робкие и смелые. Все они двигаются. Двигаются! И этим отличаются от него, от испорченной электрической машины, еоли верить врачу. И если его, Димы, не станет, никто не заметит этого, как не заметили бы исчезновения испорченной и ненужной вещи. Разве что мама… И Леночка заплачет — она очень ценит мнение мягкосердечных соседей…
Щелчок ключа в двери. Полоса света падает в комнату, выхватывая. из темноты кусок пола и скомканную бумажку, угол стола и половину портрета на стене.