Разгневанная Афродита повелительным жестом указала Эроту на Психею. Эрот согласно кивнул, извлек серебряную стрелу из золотого колчана и направил ее на Психею.
– Нельзя вообразить себе более трагической судьбы, – воскликнула Таида. – Психея – пленница плоти. Она живет, дышит и думает только о ней.
– Разве это не прекрасно? А что же, по-твоему, любовь? – поинтересовался скульптор. Его утонченный вкус угадывал в Таиде что-то особенное, отличающее ее от всех остальных женщин.
– Это высший экстаз!..
Лисипп улыбнулся:
– Своеобразная философия.
– Это моя собственная теория. Не забывай, что у гетер достаточно времени для размышлений о любви.
– Ну и к каким выводам ты еще пришла?
– Что большинство мужчин совершенно не способны к любви. Для них легче командовать целой армией, вершить судьбы мира, не в лучшую сторону, чем любить. И еще: по-моему, гораздо лучше быть любимой, чем любить самой.
– Как же так, если любовь – высший экстаз?
– Тот, кого любят, обладает таким могучим влиянием, что может изменить многое к лучшему в этом мире.
Лисиппу все больше и больше нравились смелые, не лишенные остроумия рассуждения гетеры. Внезапно он встал, сбросил гиматий, закрепил его на столе, достал из складок одежды кусок угля, который всегда носил с собой, и, усевшись поудобнее, стал рисовать Психею.
В это время Эрот склонился над спящей Психеей и поцеловал ее.
Ночная бабочка влетела в огонь светильника и упала, сгорев в нем. Заметив это, Лисипп оторвался от рисунка, наклонился к Таиде, также проследившей за печальной участью бабочки, и с затаенной грустью сказал:
– Бабочка летит на огонь, не зная, что обожжет крылья или сгорит в нем сама… Мы же знаем, что страсть способна погубить нас, и все же не противимся ей…
Таида усмехнулась:
– Дорогой Лисипп, твое сравнение само по себе, конечно, верно, но нельзя забывать, что человек наделен разумом и в его силах повести себя так, чтобы не сгореть, как эта несчастная бабочка.
– Наши представления о собственных возможностях часто являются нам такими, какими мы хотели бы их иметь… Жизнь сложнее, нередко печальнее… Впрочем, мир, в котором нет страсти и печали, неинтересен… Во всяком случае, мне. И я думаю, что многие готовы были бы сгореть в огне, если сквозь пламя видели бы твой лик, Таида…
Таида лукаво взглянула на Лисиппа:
– И ты тоже?
– Конечно!
– Спасибо, Лисипп. Я, как и всякая женщина, не могу не быть благодарна за такое признание. Но я слишком хорошо отношусь к тебе, чтобы желать талантливому скульптору Эллады участи бабочки.
– Отчего же? Быть бабочкой прекрасно. Это светлый символ. Ведь душа человека подобна крылатому насекомому, которое то ползет по земле червяком, то возносится к небу бабочкой. Сколько раз она была гусеницей и сколько раз – бабочкой? Она этого никогда не узнает, но она чувствует, что у нее есть крылья.
Психея с повязкой на глазах ощупывала лицо, шею, плечи Эрота. Порой она пыталась сорвать повязку, но тот не давал ей это сделать. И лишь когда Эрот разметался на ложе любви, Психее удалось приподнять ее. Взглянув в прекрасное лицо юноши, она замерла очарованная его красотой.
Грозный удар грома словно предупредил об опасности. Почувствовав угрозу, Психея закружилась, заметалась, пытаясь вырваться из заколдованного круга, но усилия ее были напрасны. Она напоминала опалившую крылья бабочку.
Лисипп задумчиво смотрел на Таиду, отложив в сторону рисунок.
– А ты, Таида, изведала муки любви?
– Нет, Лисипп!.. Пока нет…
Помолчав, она прибавила:
– Мне кажется, любовь для того, кто любит, с одной стороны – экстаз, а с другой – недуг.
– Любовь – не недуг, нелюбовь – недуг. Так считал Сократ, и я согласен с ним.
Лисипп снова продолжал рисовать.
Простирая руки к небесам, Психея молила вернуть ей возлюбленного, но руки ловили лишь пустоту. Она упала в изнеможении. Гости затихли, потрясенные талантом Иолы.
Молчание прервал Лисипп:
– Я решился – сделаю статую Эрота! До встречи, Таида!
Он накинул на плечи гиматий.
Таида встала, чтобы проводить дорогого гостя, засмеявшись, провела пальцем по скрещенным рукам, нарисованным на плаще…
Они направились к выходу.
По пути цепкий взгляд Лисиппа уже следил за рабынями, бесшумно скользившими между гостей… Дойдя до колонны, скульптор спросил у Таиды:
– Кстати, скажи откровенно, Таида, на что ты так богато живешь?
– У меня много друзей. Вот мое богатство.
Лисипп на секунду задумался, затем согласно кивнул:
– Верно, друзья большее богатство, нежели тучные стада коров и баранов… Но ведь богатого друга надо завлечь в свои сети…