Дальше шли втроем. Щуп оказался на редкость болтливым, а когда не болтал, насвистывал какой-то блатной мотивчик. Уже через полчаса ходьбы мне жутко захотелось заткнуть ему пасть, лучше насовсем. Сколько видел, такие в Зоне долго не живут. Штырь, наоборот, был сосредоточен и молчалив.
Дождь давно прекратился, но за то время, пока он моросил, камуфляж промок и сейчас неприятно лип к телу. Но куда более неприятным открытием стало то, что прямо по курсу прошел натуральный ливень, почву развезло так, что скорость передвижения упала втрое. Темнеет на зараженных землях рано: и так-то вокруг все серое, а в сумерках и вовсе беда. А до военных складов таким темпом было еще порядка трех часов пути, до темноты можем не успеть. Прав, получается, был бармен: надо мне было дождаться утра, прежде чем выходить в рейд. Плюс еще эти… попутчики невнятные.
– Давайте-ка, господа хорошие или не очень, устраивать привал. – Я остановился, выискивая глазами подходящее для ночевки место.
– Это ты на кого наезжаешь?! – взвился Щуп.
– Усохни. – Штырь шагнул к Щупу и тяжело положил тому ладонь на ключицу. Щуп дернул худым плечом, пытаясь сбросить руку.
– Не, ну а че он? – начал было снова, со злобой глядя на меня. – Я ж его чмом не обзывал, вот дотопаем куда надо…
– Усохни, сказал! – Пальцы Штыря резко, до боли сжали плечо кореша. Более рассудительный и спокойный, он был чуть старше своего агрессивного товарища. А тот высвободился наконец из цепкой хватки, сердито засопел и отвернулся. Я флегматично сгрудил более-менее сухой хворост на ровной полянке под разлапистым дубом, нащипал бересты, скомкал половинку газетного листа, заныканную в кармане специально для растопки. Щуп косился, косился, затем достал из кармана куртки охотничьи спички, помог разжечь костер. Огонек, лизнув кусочки коры, заскакал по хворосту. Штырь посмотрел на пламя.
– Леший, ты это, извини, прикол твой поняли – не в обиду. Вот вроде давно от бандюков ушли, а замашки из этого придурка до сих пор выбить не могу.
– Ладно, проехали. – Я протянул к огню руки: мне срочно нужно было обсушиться, иначе подхвачу еще воспаление легких, и тогда плакала моя миссия. От перепада температуры меня передернуло. Огонь приятно грел руки, а вот комбез сушился плохо. Снять бы да развесить над костром, вот только звуки Зоны не располагали: слева вдалеке завывало, справа – куда ближе – потявкивало, прямо по курсу кто-то с треском терзал дерево – или что-то терзало, поди разбери. Если придется столкнуться с ночными обитателями запретной территории, уж лучше быть мокрым, но одетым, нежели драпать в одних подштанниках.
Хуже другое: не доверял я своим попутчикам, а значит, не мог поручить им и дежурство. Может, во сне меня и не прирежут, а вот сами запросто заснут на посту. Но и бодрствовать всю ночь перед тяжелым днем – так себе вариант. Стало быть, придется поступить так, как действовал бы, если бы ушел в рейд один: спать наверху, на ветвях.
Когда от костра остались лишь угли, каждый выбрал себе дерево для ночевки.
Я и Штырь разместились на лапах могучей сосны, залезли повыше. Щуп же, ворча, что он не обезьяна, чтобы так высоко карабкаться, устроился в куда более удобной из-за толщины развилке в стволе дуба, под которым мы грелись у костра. Я посмотрел вниз: с дураком не поспоришь, его жизнь – его проблемы. Я ему в наставники не нанимался.
– Все нормуль, – отозвался Щуп, заметив мой взгляд, – здесь метра два. Если что – дальше земли не упаду. – И заржал над собственной шуткой. Я только пожал плечами.
И без того мрачный лес стал непроглядно-черным, даже ближайшей поляны под дубом стало практически не видно, и лишь уродливые холмы вырисовывались на фоне неба горбатыми силуэтами, напоминая притаившихся мутантов и нагоняя еще большей жути. Я примотал себя веревкой поперек туловища к жесткой ветке. Неудобно, да. Но, подумал я, бывало и хуже. Устраиваясь поудобнее, поерзал, проверил крепость узлов – и сам не заметил, как уснул…
От дикого крика, переходящего в истошный визг, я едва не сверзился с ветки, спасли затянутые на совесть узлы, их я научился вязать еще на службе в армейке. Снизу доносились лай, утробное ворчание и вопли. На земле, аккурат под дубом, кто-то смачно кого-то жрал. По своеобразному тявканью я сообразил – слепые псы пируют. Эти твари, покрытые струпьями и кое-где свисающими лохмотьями шерсти и кожи, удивительно четко ориентировались по запаху, и сейчас на запах крови их собралась целая стая. Отвратительный хруст костей и треск разрываемой мощными клыками и когтями плоти, душераздирающие крики уже агонизирующего Щупа – все это буквально оглушало.