Потому что атмосфера была глубоко романтичной. Зайцы резвились под буковыми деревьями; бабочки, дымчатоголубые и зеленовато-желтые, порхали в пятнах солнечного света. Здесь стоял наполеоновский запах лошадиного пота, кожи и пороха.
Он потряс лампу, чтобы узнать, есть ли там керосин, зажег спичку и подождал, пока пламя станет ровным. Прелесть спокойного желтого света, создавшего из его тени на панельной обшивке картину Рембрандта, сделала его совершенно счастливым. Он затопил плиту, как и тогда, в Амстердаме. «Закрыты двери, свечи зажжены, и Илиаду прочитай в три дня».
Здесь были книги, и много. «Содержание и уход за Мерседесом модели 200», «Съедобные грибы, папоротники и травы», «Плотницкое дело на дому», «Пресноводные рыбы», «Повадки зайцев», «Как приготовить дичь», «По Маасу», «Болезни деревьев». Ботаника и естественная история, подтверждающие то, что сказал вельдвахтер. Однако на следующей полке стояли книги в бумажных обложках на французском, голландском и немецком языках. Беллетристика. Ему повезло, — многие из этих книг он читал, некоторые даже имел. Они еще кое-что сказали ему о вкусах и характере Стама.
Юридические книги, медицинская энциклопедия; множество изданий девятнадцатого века, купленных за шесть пенсов у букинистов. Пожелтевшие старые экземпляры Бальзака, Флобера и Шатобриана. Серия военных приключений; побеги и шпионаж, партизанская война, саботаж и предательство.
Не мог ли минхер Стам быть старым национал-социалистом, каким-нибудь бывшим эсесовцем? Но эти книги в большинстве своем были написаны с точки зрения союзников. Достоевский по-немецки и Тургенев по-французски: хм.
Множество окурков сигар, но окурков «голуаз» не было. Он зашел в маленькую кладовку посмотреть, нет ли там кофе. Старые медные кастрюли, пара тарелок и суповые миски, — все чистые, аккуратно расставленные. Он нашел чайник и банку с кофейными зернами.
Другая кладовка служила теперь спальней. Опрятная деревянная кровать с одеялами, но без простыней; — естественно, стирка не могла не быть проблемой, и он должен был свести ее к минимуму. Здесь стоял большой старый комод для белья, в котором когда-то лежали капюшоны, искусно сделанные охотничьи куртки с меховыми воротниками и мягкие низкие веллингтоновские сапоги. И сейчас тоже лежали. Конечно, здесь висел и один из безличных добротных костюмов минхера Стама, но остальная одежда была такой, какую выбирает богатый человек для жизни за городом. Старая, в пятнах, которую много носили, но которая может служить еще целую жизнь. Кожаные и замшевые куртки, великолепного покроя брюки для верховой езды. Фланелевые рубашки, толстые носки, пара совершенно залоснившихся от седла мягких высоких сапог. Норфольская охотничья куртка с широким поясом, вся в клапанах и карманах, которая могла бы принадлежать английскому королю Георгу V. Все эти вещи, как он заметил, были немецкого происхождения, и ярлычок на костюме все еще гласил: «Метцгер, Хофгартенштрассе, Дюссельдорф». Все это очень нравилось ван дер Валку. В большом комоде в гостиной, наверное, обнаружатся еще сокровища.
А вот великолепный образец мебели; тяжелые дверцы были так хорошо пригнаны, что между замком и дверью нельзя было бы просунуть и лезвия бритвы. Он нашел ключ в своей связке. Глубокий ящик с секциями был полон всякой всячины; иголки и нитки, патроны, жидкость для выведения пятен, смазка и политура, протирка для ружья. На зажимных скобах, наверху, находились ручной работы английский дробовик, который теперь стоил целое состояние, и еще более старая винтовка Манли-хера. Он снял их, чтобы восхищенно осмотреть и любовно погладить руками. У курка дробовика шла тонкая серебряная гравировка, стершаяся и исцарапанная. Ниже с прелестной надменностью было отчеканено: «Лондон». На затылке приклада изящным шрифтом надпись: «Мейтленд, Дъюкстирит, Ст. Джеймс, 1924».
У винтовки маленький, с извивами в стиле рококо, серебряный щит был врезан в приклад восхитительной формы. Отполированные руками узоры старого, твердого, как черное дерево приклада — из чего он мог быть сделан? — естественно следовали его изгибам; он погладил его с инстинктивной нежностью. На щите старым готическим шрифтом, едва различимым сейчас, по-немецки было написано: «Манфред фон Фрилинг, Императорский Германский флот, октября, 14,1911». Винтовка была изготовлена с фантастическим мастерством; из нее можно было прострелить волос на расстоянии трехсот метров. В кожаном футляре на ремешке лежал современный лейтцовский оптический прицел.