— Мы говорим на разных языках.
— У этого трюка были трагические последствия. Я хотел знать, не можете ли вы пролить свет на это.
Ее лицо приобрело замкнутое выражение.
— Мне жаль, если вы напрасно потратили время, но на основании тех доказательств, которые вы мне предъявили, я не могу согласиться с тем, что это мой муж.
На лице ее было написано желание вышвырнуть его вон.
«Хочет драки», — подумал он.
— О, еще доказательства. — Он добавил в вино наливку. — Есть и еще.
Она смотрела на него пристально, отказываясь соглашаться, отказываясь волноваться.
— Этот серый костюм. Мой муж питал к ним отвращение; никогда не носил. И он не играл в игры со своим обручальным кольцом. — Она покрутила кольцо с алмазом на своей руке.
Он отпил глоток.
— Поверим вам на слово, мадам. Хорошо, это не ваш муж и я ошибаюсь. Можете ли вы предположить причину, по которой другой человек, который так похож на него, что любой обманется, — даже вы догадались только по одежде, — который маскируется под него, — сарказм в голосе; смакование слов, — у которого его документы, этот человек будет носить серый костюм и «играть в игры» с его обручальным кольцом?
— Нет, не могу.
— А вам не приходит в голову, что объяснение как раз обратное? Что не какой-то человек маскировался под вашего мужа, а ваш муж притворялся другим человеком?
— Не знаю, зачем бы он стал это делать.
— Доказательства… Понимаете, мы бы не пришли к какому-то определенному мнению только на основании фотоснимка. Вы можете узнать личные вещи вашего мужа? Его почерк?
— Конечно, могу. Да… это… определенно… его… Месье, что случилось?
— А это? — Маленькая записная книжка Стама, с инициалами и цифрами, которые стали понятны только теперь, после того, как он побывал в Фалькенсваарде.
— Я никогда не видела раньше этой книжки, но почерк тот же самый.
Сквозь косметику проступили бледность и напряжение. Это могло в равной мере означать как ее невиновность, так и вину, не правда ли?
— Скажите мне, скажите, что случилось?
— Мне очень жаль, но дело обстоит именно так, как я вам сказал. Ваш муж был найден мертвым в Амстердаме. Я расследую его смерть, потому что она была вызвана намеренно лицом или лицами неизвестными, как педантично формулируют это англичане.
Она сжала пальцы на своем пустом бокале; ножка сломалась с сухим маленьким щелчком. Она посмотрела на свою руку, на него, оглядела комнату.
— Нам бы хотелось, чтобы вы рассказали все, что может помочь объяснить эти обстоятельства.
— Да… Я понимаю. — Она осторожно положила разбитый бокал в пепельницу. — Я думаю, инспектор, что мне лучше попросить вас пройти ко мне. В общих комнатах отеля слишком много ушей.
Он кивнул и поднялся. У нее была привлекательная походка; держалась она прямо.
Ее гостиная была похожа на ее спальню, которую ван дер Валк мог себе представить, оглядевшись вокруг. Эта элегантная шелковистость повсюду; она показалась ему мерзостной. Китайский мопс от ужасного рычания перешел к визгливому лаю и снова к рычанию; у овчарки стала дыбом шерсть.
— Нет, нет, детки, отправляйтесь в спальню и ведите себя тихо.
Он любил духи, но здесь их запах был слишком силен. Мебель в стиле ампир была здесь самой роскошной. Подобно хозяйке, мебель легко могла оказаться подлинной. Эта идея позабавила его. Вот он, тут, спокойно болтает с женщиной, которая вполне может быть убийцей, а он думает о том, подлинная ли у нее ампирная мебель. Но не так уж это было и глупо. Эта женщина была похожа на мебель. Она может вам не нравиться, но у нее есть свой стиль и своя цена.
Ее рука сделала жест, приглашающий его сесть; кольцо с алмазом снова бросилось ему в глаза и напомнило другую аналогию, которая, быть может, помогла ему. Эта женщина тоже была алмазом. Она внесла свой вклад в необычную жизнь Жерара де Винтера. Она отшлифовала некоторые его грани. Он скрестил ноги и уставился на нее тусклыми глазами, ожидая, пока она заговорит. Мяч у нее, посмотрим, как она его поведет.
— Вижу, что должна довериться вам. Вы не успокоитесь, пока не узнаете о моих отношениях с мужем. Да, курите, если хотите. Галуаз? Нет, спасибо, не для меня, я их не переношу… Да, я курю, но только с фильтром. Я не знаю, с чего начать. С начала, вы скажете. Ладно. Я вышла за Жерара, когда была молоденькой и неопытной девушкой. Я из здешних мест, родом из Остенде. Моя мать еще жива, отец умер несколько лет назад от болезни бронхов. Он был парикмахером, лучшим в Остенде. Мать продала дело после его смерти; она живет теперь в Брюсселе.
…Нет, я не единственный их ребенок, оставшийся в живых. У меня был брат, но он заболел туберкулезом во время войны. Умер в Давосе в сорок восьмом… Да, похоже на то, что вся сила в нашей семье досталась женщинам. Это что-нибудь вам говорит? Разве так не часто бывает? Вы в Бельгии, инспектор; у нас многие женщины имеют собственное дело.
Жерар, да. Здесь он был личностью. Не скажу видной, но его, безусловно, знали. Я думаю, что он всегда жил здесь, да, насколько мне известно. Не знаю, как во время войны; он никогда об этом не говорил. Но он владел делом с войны, а до этого оно принадлежало его отцу. Нет, современный вид отелю придала я, у него всегда было доброе имя, и дела шли хорошо. Наш брак, — о, я буду откровенна, вы увидите, — не был удачным. Нет, никогда, с самого начала. Я не знаю, какая женщина была ему нужна. Он всегда был замкнут, называйте это как угодно. Скажете, что это — моя вина, если хотите, мне все равно. Я не домашняя хозяйка, признаю. Меня тошнит от домашнего хозяйства. Может быть, его разочаровало то, что у меня не было детей… Он никогда не упоминал об этом, а я его никогда не спрашивала… У него была привычка уезжать… Не знаю куда, меня это не интересовало.
Я не стыжусь того, что я деловая женщина; с чего бы мне стыдиться? У меня это хорошо получается. Конечно, я удвоила стоимость отеля: оборот, прибыль, все. Эго всегда было хорошее здание и на хорошем месте, да. Но ужасно старомодное — кухня в подвале, повсюду водопроводные трубы. Теперь при каждом номере свой душ, и кухня целиком современная. Эти детали, возможно, для вас ничего не значат, но я профессиональная хозяйка гостиницы и горжусь этим. И известна как хозяйка гостиницы.
Да, постепенно у него появилась склонность уезжать все чаще и чаще и на более длительные сроки. Последний год я почти его не видела. Но он был справедлив; если я хотела отдохнуть или даже устроить себе каникулы, он занимал мое место. Я тоже хочу быть справедливой: он не был скуп. У меня нет к нему претензий, мы никогда не ссорились. Хотите чаю? — спросила она внезапно. — Я скажу, чтоб прислали.
— Но он был скрытным? — спросил ван дер Валк. — Вы не спрашивали; но он скрывал то, что делал, куда ездил, кого видел?
— Это было его правом. Я знаю, смутно, что он много времени проводил в Германии. Я предполагала, что у него должна быть где-нибудь женщина, хотя он этого никогда не говорил. Что же касается того, что он делал, — понятия не имею.
— Я ценю вашу откровенность. Это нам очень поможет.
— Но мне нечего скрывать. Хотя я не думаю, что обязана отвечать на вопросы о моей личной жизни.
— Вы вообще не обязаны отвечать ци на какие вопросы. Но если бы вы не отвечали, я был бы неудовлетворен, тогда могло бы начаться судебное следствие. Полиция, мандаты, возможно, судебная экспертиза, секретари, записывающие все, — вы заметили, что я ничего не записываю. Да и пресса бы наверняка свалилась на вас тоже. Отвечая сейчас откровенно на все, вы, вероятно, избавите себя от процесса, который может принести неприятную гласность и даже причинить вред вашему делу.
— Вы думаете, я всего этого не понимаю? — сказала она хладнокровно. — Я действую только в собственных интересах.
— Да, сказал он, начав пить чай.
— У вас есть еще вопросы?
— Немного. Безобидные, но, пожалуй, нескромные.
— Как вы могли заметить, это не то, что может меня сильно встревожить.
Он медленно поставил свою чашку. Она быстро пришла в себя. Значит, это был только первый шок, известие о неожиданной смерти, которое лишило ее присутствия духа? Она была сейчас странно объективна по отношению к покойному. Так, словно он был ей абсолютно чужим. Сердце ее было полностью покрыто броней, да, но одним ли только эгоизмом? Или, вдобавок, еще и самообладанием, и актерским искусством законченной преступницы? Могла ли она действительно не чувствовать никакой утраты? Она кормила китайского мопса из своего блюдца; если бы одна из собак — ее детей — была убита?