Что же он нашел в Бельгии, кроме многообещающих подозрений? — придется ему подумать о вдове де Винтер. Он все еще не представлял себе, зачем было Мейнарду Стаму покупать белый «Мерседес» или дом в Амстердаме. Вдова полагала, что у него где-то была женщина, и ван дер Валк разделял это предположение. Потому что рассказ вдовы безусловно был правдой, до того пункта, до которого он длился. Мужчина, женившийся на ловкой, хорошенькой помощнице парикмахера из Остенде, очень скоро понял, что у нее много здравого смысла в делах, но мало душевной нежности. Сначала он надеялся на то, что, если она забеременеет, физические перемены и развитие смогут согреть и обогатить этот сухой характер. Когда этого не произошло, он бросил это невыгодное дело. Где же, по ходу истории, нашел он и надел на себя, как старое пальто, личность Мейнарда Стама? Как он вступил в еще более осторожную и замкнутую компанию контрабандистов маслом? В этом окружении он нашел ту личную жизнь — можно ли назвать ее эмоциональной жизнью? — которой ему недоставало. Было ли это достаточно для него? Удовлетворяло ли это романтический дух? Такой человек, как он, испытывающий необходимость в эмоциональной отдушине, мог, пожалуй, найти что-то, похожее на счастье, в лесах и полях. Но продолжало ли это удовлетворять его? Не начал ли он стремиться к тому, чтобы поделиться с кем-то, довериться, одарить? И не стала ли его жизнь тоже казаться ему бесплодной и бесцельной без женщины? Романтичность пуританского охотничьего домика легко могла превратиться в непрочное изделие из картона, — решил ван дер Валк.
Де Винтер вел себя рассудительно. Он не составил себе вторично неверного представления о своей жене. Например, договор, который, скажем Арлетте показался бы немыслимым, ему представлялся разумным и естественным, потому что он казался логичным и разумным Со-ланж. Он должен был утратить веру в женщин. Наверное, прошло много времени, прежде чем он смог заставить себя поверить женщине, поддаться тяге к ней. Но если он поддался, то целиком. Капитуляция должна была оказаться полной, сделаться страстью.
Ван дер Валк приближался к Брюсселю. Он мог заставить местных чиновников разузнать о семье де Винтера и его происхождении, но, по существу, это представлялось ему необязательным. Наверняка, он был тем, за кого выдавал себя, — человеком, который фактически прожил в маленьком местечке всю свою жизнь. Вероятно, еще живы люди, которые помнят его отца.
Когда-то, наверное во время войны, он познакомился с границей. В отряде маки, несомненно. Это заложило фундамент для позднейших идей. Не только полезные знания и связи, когда речь пошла о контрабанде маслом, но и мысль о жизни в укрытии, в лесах, милая человеку с таким характером. Как-то во время войны де Винтер, идеальный, вероятно, тип для работы в Сопротивлении — с его-то романтическими идеалами и смелостью, идущей от богатой фантазии, — встретил человека по имени Стам. Одного с ним возраста, с некоторым, во всяком случае, физическим сходством и, может быть, сходством характера. Голландский офицер и бельгийский владелец отеля стали друзьями.
Де Винтер узнал достаточно о прошлом Стама. Затем Стам погиб и не оставил следа. Был депортирован в Германию, чтобы погибнуть там, — может быть, вместе с семьей, — в ночи и в тумане. Или просто был убит в стычке. В любом случае свидетелей не было, и де Винтеру представилась возможность приобрести чужие документы, которые в любую минуту могли оказаться очень полезными. Он сохранил их. Ему пришло в голову — два-три-че-тыре года спустя — воспользоваться ими. Встретив барона и назвавшись Стамом, он вероятно почувствовал шок, поняв, что есть человек, который может его разоблачить. Но барон, уже старый, забывчивый и капризный, не вспомнил черт лица человека, который был совсем юным офицером, когда сам он был уже полковником. И из опасности барон превратился в величайшее приобретение, бесценную рекомендацию, ставящую вымышленное имя вне всяких подозрений. Кто усомнится в словах барона о том, что это был офицер и джентльмен?
Система автострад, ведущих к Брюсселю, делает этот город чрезвычайно доступным. Например, от Остендского направления автомобилист с огромной скоростью влетает в предместье Берхема. А автострада сливается с Гентским шоссе у авеню Карла Пятого. Само Гентское шоссе идет прямо к сердцу старого города, к Фландрским воротам. Здесь есть система кольца бульваров, которые огибают город и выводят автомобилиста на дорогу, по которой он продолжает мчаться на юг к Немуру. Или от Фландрских ворот он может въехать в величественный город до Биржевой площади и всех этих памятников буржуазной гордости, которые были свидетелями еще « Радостного Вступления» императора Карла Пятого.
Император дал также свое имя бульвару, который, расставаясь с автострадой, сворачивающей на восток, огибает северную оконечность старого города. Здесь водителю тоже очень просто. Если он повернет налево у Антверпенских ворот, он будет продолжать мчаться через Вилворде на главную дорогу к Антверпену. Этой дорогой и намеревался ехать ван дер Валк и этой дорогой, вероятно, ездил Жерар де Винтер, на север, через Мехелене к своим любимым местам на границе. По меньшей мере, раз в месяц, чтобы следить за своими службами закупки и доставки, производить выплату и поддерживать в персонале деятельный дух. Чтобы держать машину смазанной и налаженной, а систему предупреждения чувствительной.
Водитель может также продолжить свой путь и свернуть чуть позже направо у Скарбекских ворот. Не прекращая своей бешеной гонки, он окажется на пути к Лёвену, главной дороге на Льеж и границе с Германией. Нет ни одного городка в Европе, через который можно было бы проехать с большей быстротой и легкостью. Это очень удобно для европейской новой технократии.
Мысли ван дер Валка были далеко, но как раз за Брюсселем он достаточно долго задержался взглядом на щитке, чтобы заметить, что бензина осталось мало. Множество гаражей вокруг. Да ведь как раз впереди есть большой гараж, удобно расположенный перед развилком на Гентском шоссе. А вот и он. Там была наружная ниша с автонасосами для ночной работы. Ему нужно было внутреннее помещение с управляемыми насосами и обслуживанием. Масло, воздух, полировка; дорожные карты, уборные, кофе в бумажных стаканчиках; «машину помоют, пока вы ждете, и мы бесплатно проверим дворники на ветровом стекле». Он не хотел, чтобы машину мыли, пока он ждет, но ему нужна была квитанция на его тридцать литров, — подойдет к отчету о расходах.
Пока девушка наполняла бак машины, он тяжело уперся взглядом в ветровое стекло. Он заметил ядовито-синий комбинезон, но был слишком занят своими мыслями, чтобы проявить интерес. Он пришел в себя только, когда ему надо было расплатиться с ней, увидел высокую, чем-то знакомую блондинку и узнал Люсьену Энглеберт.
Это приободрило его часом позже на скучном отрезке дороги, ведущей на север, к границе. И это отвлекло его от прежних мыслей; мысли эти начали уже кружиться, как карусель, и утомлять его. Он кончил тем, что почувствовал маленькое — больше, чем маленькое — отвращение к Соланж де Винтер, и никто не мог быть большей ей противоположностью, чем Люсьена. Она, очевидно, повзрослела, но не изменилась. Она все еще сохранила презрение к деньгам и отвращение к торговле, свою гордость и отсутствие тщеславия. Да, значит, она действительно говорила тогда серьезно насчет того, чтобы зарабатывать себе на жизнь у бензоколонки. И более того, она все еще делала это, не теряя бодрости.
Ее рассуждения показались ему детскими, но заставив себя вернуться мыслями к их последней встрече, — да, «Виниколь», на Лейдестраат, — он понял, что в них было что-то большее, чем простая незрелость. Как это называется? Донкихотство? Во всяком случае, смахивает на XIX век. Романтичность, да. Очень романтичная; приятное качество в этом тоскливом мире. Она всегда напоминала ему любимую его героиню XIX века — Матильду де ла Моль, способную, как заметил Стендаль, полюбить мужчину, «который сделал больше, чем дал себе труд появиться на свет». В Люсьене это было. И было в ней какое-то душевное родство с другой фигурой XIX века, Дантоном, который в ночь накануне своей смерти заметил: «Глагол гильотинировать, знаете ли, не может спрягаться в прошедшем времени. Сказать: Меня гильотинировали, — нельзя». Эта фраза всегда была у ван дер Валка паролем смелости.