Это был настоящий рабочий нож. Пружина такая, что она могла не глядя открыть его одной рукой. А открытый он защелкивается — не надо бояться, что под давлением лезвие хлопнет по пальцам. Она получила его на второй день работы, после того, как попыталась, довольно неловко, освободить застрявший шплинт отверткой. Отвертка содрала сантиметр хорошей краски, ушибла пальцы и сделала противный порез вдоль ногтя. После этого она не расставалась с ножом. Этот тип ножей был запрещен, носить их не полагалось. Именно таким ножом маленький Нино — истеричный юнец — поранил бездельника на Лейсеплейн два года назад… три года или больше.
Но все механики пользовались этими ножами. Для работы они были удобней всего. Роберт купил ей такой же, как у него.
Утрехтсевег, Ривьернплаан. Левый поворот вокруг Эуропаплейн. Мимо выставочного зала и на Аполлолаан. Она оказалась прямо у дома, прежде чем сообразила это. Затормозила так резко, что машину занесло. Бросив ее, Люсьена выскочила, охваченная внезапной дрожью, испуганная, совсем потерянная. Чувствуя головокружение, она позвонила, не представляя, что сказать, как сказать. Ею овладел тот же демон, что появляется высоко в горах, заставляя даже опытных альпинистов терять голову, когда жуткий туман застилает глаза, а в ушах звенят дразнящие голоса ветра и снега, солнца и льда.
Дверь открылась не сразу. Она стиснула руки в карманах, пытаясь унять дрожь. Ей не пришло в голову, что Стам будет недоумевать, кто бы мог его посетить. Прежде чем открыть, он наверняка через окно убедился, нет ли опасности. Когда дверь, наконец, открылась, она была в таком волнении, что только и могла молча войти в дом. Он отступил, пропуская ее. Его манеры, самообладание, воздержанность от замечаний, которые могут задеть, — он не позволил себе показать ни удивления, ни возмущения ее странным видом, ее внезапным молчаливым вторжением.
— Входи скорее. Какой приятный сюрприз. Мне и в голову не могло прийти, что ты свободна.
— Мы все свободны, — чтобы что-нибудь сказать, убедиться, что еще способна произносить слова. — Мы устроили пикник в рабочее время. Все отправились в Остенде, а я решила приехать сюда.
— Бедная детка, ты замерзла. Как только садится солнце, становится прохладно. Ты дрожишь. Долго ехала. Ну, не снимай пальто, пока не согреешься. Слушай, у меня в очаге горят дрова. Камин здесь уже был, и я решил, что не стоит ему пустовать. Ты сразу почувствуешь себя дома. Сядь к камину и приди в себя.
Голос такой же спокойный, как и лицо, но глаза изучали ее. Что могло стрястись с девочкой? Он никогда не видел ее такой.
— Ты хорошо выглядишь, это пальто тебе идет. Знаешь, я ведь еще не видел тебя в вечерних туфлях. Это будет особенное удовольствие — узнавать, как ты выглядишь на высоких каблуках, в шляпах, костюмах, вечерних платьях.
Она сидела у камина, съежившись под пальто, с остановившимся взглядом. Лицо будто окостенело. Ну что ж, он будет продолжать говорить. Слова постепенно успокоят и расшевелят ее. Момент не подходящий, чтоб коснуться ее или идти поцеловать.
— Видишь, я повесил Брейтнера. Но в доме ничего не сделано. Ты должна мне сказать, что нужно сделать. Я ничего не понимаю в мебели и прочих домашних штуках. Для этого нужна женщина.
— Да. — Наступила долгая пауза. — Да, — повторила она.
— Ты переутомилась. К счастью, здесь для тебя всегда готова постель на случай, если тебе вдруг взбредет в голову приехать. Может быть, я суеверен. Но мне казалось, что дом будет оставаться пустой мертвой раковиной, пока в нем не будет места для тебя. — По крайней мере, она больше не сидела с остановившимся взглядом. Она смотрела на него. Глаза оживились, но что-то в их выражении его беспокоило. — Может быть, ты простудилась? Ты выглядишь так, будто у тебя начинается лихорадка. В доме ничего нет. Хотя, нет, есть кое-что, что тебе поможет — минутку.
Одно из случайных приобретений, сделанных им во время поисков вещей, которые бы начали превращать жилище в дом, — дюжина бутылок шампанского. Одну он выпил, совсем недурное. Это ей поможет. Оно и так достаточно холодное, но, чтобы придать событию чуточку веселости, обставить все более радостно, он положил бутылку в ведерко и достал весь лед из холодильника. Хм, еды почти никакой. Выпив шампанского, она может вдруг почувствовать голод. Наверное, целый день ничего не ела, глупышка. У него было немного хлеба и коробка паштета; этого хватит до завтра. Он не отпустит ее на работу, если она окажется больной. На худой конец, он всегда может позвонить в этот гараж и все объяснить.
— У тебя такой вид, словно тебя грызет тоска. Это тебе поможет.
Он повернул бутылку, ввинчивая ее в лед, и снял фольгу. Откручивая проволоку, он придерживал большим пальцем пробку, чтоб она плавно вышла, и не смотрел на Люсьену. А если б посмотрел, то мог бы понять, что с ней случилось. Но с девушками ее возраста он мало сталкивался. Ему бы следовало помнить о капитане Йоргенсоне. Он знал, что она думала о нем, как о средоточии уверенности, мудрости, спокойствия и чести. Но он был весь сосредоточен на извлечении пробки.
— Два-три бокала — и ты придешь в себя. — Он протянул ей бокал, она взяда его машинально. Его бодрость и в самом деле начинала звучать очень фальшиво. Он быстро осушил свой бокал. — Выпей же.
Она выпила. Губы у нее не были накрашены — может быть поэтому она казалась такой бледной? Должно быть, она больна, бедняжка. Чтобы дать себе время подумать, он стал снимать целлофан с сигары. Лучше попытаться выяснить, очень осторожно. Ну вот, она опять смотрит в пространство. Она не больна, случилось что-то очень скверное.
— Что случилось, Люсьена?
Она медленно подняла глаза. Лицо измученное,
— Я приехала не для того, чтоб пить шампанское. И не для того, чтоб лечь в постель. Для кого она еще, эта постель?
Боже милостивый, она ревнива.
— Дорогая, что у тебя за мысли?
Сегодня мы поехали в Остенде. Все наши из гаража. На автобусе — вместе отдохнуть, понимаешь, весело провести время. Мы хотели останавливаться везде, где понравится, выпить и сразу ехать дальше. Так мы остановились в деревне под названием Эрнегем.
Теперь он понял, в чем дело — неприятный сюрприз. Естественно, это вывело ее из равновесия. Он был бы рад избавить ее от этого. Но ведь свет на этом не кончается. Он объяснит, и она все поймет. Он спокойно потягивал сигару. Пока еще рано что-нибудь говорить. Сначала надо дать ей излиться, избавиться от всего этого. Она, несомненно, придет в возбуждение, но потом ей будет лучше. Не так уж все страшно, в конце концов.
— Продолжай, Что дальше?
— Мы пошли в кабачок, выпить. Недалеко от меня сидели трое парней. Официанты, Итальянцы. Они всегда громко разговаривают, пускают пыль в глаза и думают, что никто их не понимает.
Конечно — этот надоедливый официант, за которым просила присматривать Соланж. Она была права, увы.
— Что же они говорили, эти парни? И стоило ли их слушать, в самом деле?
— Несколько лет назад, до того, как я переехала в Брюссель — когда я еще была глупой девчонкой — я дружила с такими ребятами. Я немного говорю по-итальянски. Я знаю, как они себя ведут. Ты можешь понять, что у меня возникло мимолетное любопытство. Хорошее слово — мимолетное, да?
— Я могу это понять. Но почему он стало более чем мимолетным? Разве это была не просто болтовня?
— Просто глупые, пустые, полузлобные сплетни.
— Тогда почему они продолжают тебя волновать? Что-нибудь дискредитирующее меня? У меня были в прошлом такие моменты.
Она наклонилась вперед и поставила бокал на кофейный столик. Это уже лучше. Разговор и шампанское оказали некоторое действие. Лицо менее бледное, глаза не такие странные. Она вообще выглядела более естественно.
— Я бы, пожалуй, выпила еще немного, Я очень устала.
— Конечно, выпей еще. Теперь я понимаю. Тебе требуется чуточку перспективы, и все это опять придет в равновесие. Я уже начинал беспокоиться, думал, ты заболела.
— Я не больна.
— Ты только сейчас так думаешь. Это не имеет значения.
— Этого я не понимаю. — Она подняла бокал и медленно отпила. — Нет, больше не надо, а то закружится голова.