Некоторое время все казалось простым. Был ли он слишком самоуверенным после своего дешевого успеха в Дюссельдорфе? Чересчур самонадеянным, быть может? Наказан ли он теперь, потому что был хвастлив и считал себя умником? Теперь он сидел в полной темноте и всем было наплевать. Главный комиссар был удовлетворен, как был удовлетворен и старый Самсон, когда, пожав плечами, списал убийство на Аполлолаан. Какая разница, как умер преступник? Ему самому тоже следовало на этом успокоиться. Но он не мог; это его терзало.
Сначала были сплошные поздравления. Он раскрыл тайну. Больше никаких беспокойств, никакой политики. Госбезопасность может идти спать, — они были счастливы, как он подозревал; им тоже не удалось узнать о Стаме ничего больше того, что знал он. Теперь он может начать, — сказал минхер Самсон, — заниматься своим собственным делом. Кто был человек с фальшивыми документами, застреленный при попытке к бегству амстердамским агентом, который поймал его на месте преступления во время взлома пакгауза на Рейннер Винкельскаде? Ван дер Валку было на это наплевать, сердце его было в Бельгии. Но никто в высших сферах теперь этим не интересовался. Этот человек был мошенником, и умер он смертью мошенника, зарезанный, без сомнения, за надувательство каким-нибудь другим плутом. Чего же еще беспокоиться?
Это не объясняло ван дер Валку, почему белый «Мерседес»-купе был так беззаботно оставлен на улице.
На обратном пути из Дюссельдорфа он заехал в Фаль-кенсваард. Было только семь часов вечера, и крюк предстоял небольшой. У него было теперь некоторое представление о том, что он там услышит. Название Фалькенсва-ард, по-существу, должно было подсказать ему это раньше. Но тогда голова его была полна Германией; он предпочел игнорировать этот намек. Но теперь, когда он знал, что Жерар де Винтер — бельгиец, его очень заинтересовал Фалькенсваард. Это — тихий, крошечный городок на бельгийской границе, на самом юге Голландии, в Брабанте. Там идет война, но никто в целом мире не интересуется этой войной и не имеет о ней никакого представления, хотя временами кое-какие сплетни и проникают в голландские газеты. Для людей же, которые живут вдоль этой раскинувшейся границы, от Мааса у Рэрмонда до моря у Бергена, война является очень важной частью их существования.
Начальник таможенной станции был высоким, худым мужчиной и выглядел представительно в своей хорошо сидящей форме. У него были мягкие, медлительные движения и мягкий, медлительный голос.
— Так вы — инспектор ван дер Валк. Меня зовут Ройя-ард; очень рад с вами познакомиться. Садитесь. Хотите кофе?
— Благодарю. Я был в Мофланде, — больше в меня уже не влезет.
— У них кофе лучше нашего, во всяком случае. Пива? Бельгийского пива? — он подмигнул. Ван дер Валк никогда не встречал раньше человека, который бы действительно подмигивал.
— Грандиозно. — Это было пиво марки «Стелла Артуа»; превосходное.
Уютная, теплая комната. На длинной стене висела огромная карта границы и глубинных районов со множеством отметок, сделанных маленькими флажками. В этих флажках было что-то забавное, ван дер Валк встал, чтобы посмотреть, и ухмыльнулся. Каждый маленький флажок оказался купоном Нидерландской Государственной Молочной промышленности — королевский герб, голубой с серебром, который штампуют на каждом пакете с маслом в Голландии. Начальник таможни улыбнулся.
— Основной наш капитал. Все знаете об этом?
— Ничего, кроме того, что читал в газетах.
— Газеты, — с презрением; ван дер Валк почувствовал к нему симпатию. — Ничего они не стоят.
— Тогда я ничего не знаю, но мне интересно.
— Я могу рассказать вам, — сказал Ройяард, набивая длинную прямую трубку. — Я-то знаю гораздо больше, чем мне бы хотелось. Но пока я не хочу отнимать у вас время зря. Я рад вас видеть; в своей депеше я не дал никаких подробностей, потому, честно говоря, что не знал, что давать. Фактов у меня нет, одни подозрения и предположения; вам они ни к чему, — резко потушив движением руки спичку, — Но теперь, когда вы приехали повидать меня, может, я и смогу быть вам немного полезен; и, может быть, вы сможете мне помочь. Этот человек, который умер, чью смерть вы расследуете, — мы его знаем. Не очень хорошо. Не так хорошо, как нам хотелось бы.
— Контрабанда маслом?
— Контрабанда маслом. — Он зажал в кулаке черенок трубки; дым выходил косой тонкой струйкой из угла его длинных выбритых губ. Он выдвинул ящик и вынул из него коробку с карточками; порывшись в них, протянул одну ван дер Валку.
— Посмотрим-ка, согласитесь ли вы со мной. Как вам кажется, это ваш человек?
На карточке было напечатано: «Рыболов — имя неизвестно… Предположительно организатор бродяг. Никаких подробностей не имеется, но его видели во всех пограничных районах, беседующим с известными контрабандистами. Ездит на мопеде БМВ, номер 83–32 LX-67. Требуется информация об этом человеке. Прилагаемый снимок сделан в августе у кафе Марктзихт в Фалькенсваарде». Моментальный снимок был сделан на улице, пока мужчина глядел в сторону; профиль был немного сокращен. На нем была кожаная куртка. Ван дер Валк вспомнил, что в свое время держал ее в руках. Шелковый шарф закрывал большую часть челюсти. Но угол лба, выступ носа, посадка уха — нет, этот малый Ройяард был неглуп. Он кивнул.
— Кто такие «бродяги»?
Таможенник курил и думал.
— Пожалуй, я лучше попытаюсь вам вкратце объяснить. Вы знаете, что гигантское количество масла контрабандой провозится из Голландии в Бельгию, благодаря большой разнице в установленной розничной цене. Это одна из тех сложных аномалий, которая еще не уничтожена Европейским рынком и причиняет и бельгийцам, и нам много хлопот. Большинство этих поездок традиционно совершаются или совершались контрабандистами-водите-лями. Они достают старые большие американские автомобили, форсируют двигатель, укрепляют крылья и нагружают их маслом, до тысячи фунтов. И тогда на полной скорости пересекают границу. Если им повстречается шлагбаум, они рассчитывают его сбить. Если же их преследуют, то они выбрасывают вот это.
Это — он бросил на стол — были зловредные маленькие проволочные ежи; небольшие стальные шарики, снабженные четырьмя острыми шипами. Как такой шарик не положишь, шипы всегда смотрят вверх.
— Ездят они проселочными дорогами на бешеной скорости; случается, что, когда полицейский сигнализирует им, чтобы они остановились, они наезжают на него и оставляют лежать. — Голос его стал резким. — Мы потеряли нескольких хороших парней, получивших тяжелые повреждения. Теперь мы стали упорнее. Мы устраиваем облавы на деревни, иногда нам удается захватить их раньше, чем они отправляются в путь. У нас есть свои быстроходные машины и система патрулей, но и этого было недостаточно. Теперь нам разрешили, наконец, носить оружие. Месяцами я должен был об этом умолять, но, наконец, мы его получили. Теперь у нас есть дымовые гранаты, слезоточивый газ и карабины.
Он улыбнулся несколько кисло.
— Знаете ли вы, что я проходил курсы в Отделе подавления уличных беспорядков парижской полиции? Там я научился вещам, которым таможенных чиновников не обучают. Теперь у нас есть мобильные бригады, и мы устраиваем неприятности этим бронированным ребятам. Нескольких мы отправили в госпиталь, гораздо большее количество в тюрьму‘и кучу старых «Плимутов» послали торговцу металлоломом. — Он жестко улыбнулся тонким изгибом твердого рта. — Пока мы еще не совсем вывели их из строя, о, нет, но мы так сбили их доходы, что теперь это уже перестало быть легкой наживой. Слишком много было потеряно масла, слишком много потеряно машин. Начинает не хватать шоферов, которые знают объездные пути и готовы встретиться с нами. В этом отношении пока что все хорошо. Но это совершенно не подействовало на другой сектор их торговли. Скорее, это даже подстрекнуло его. Раньше, просто расхаживая по тропинкам, мы лучше могли его контролировать, чем сейчас. На «бродяг» карабины не производят впечатления. Мы можем теперь ответить на силу силой, но у нас нет способов бороться с хитростью. «Бродяги» переправляют теперь больше масла, чем когда бы то ни было.