Они проще и опытнее. В большинстве своем — это пожилые люди. Работники на фермах, браконьеры, все они живут на границе законно. Есть тут кабаки, где половина бара находится в Бельгии, а дверь — в Голландии. Там, где граница — настоящая граница, у моря, на Маасе, там нет проблем. Но здесь, — это же смехотворно. Политики могут проводить черту, но границы не существует. Канава, живая изгородь, кроличья тропка. Фермер может начать пахать свое поле в Бельгии, а развернет трактор в Голландии. Что мы можем поделать? Устроить минные поля, поставить колючую проволоку, насыпать позади нее песок и подравнивать граблями каждую ночь? Мы ставим поперек дороги хлипкие деревянные загородки, красные с белым. Нет никаких шансов на успех, когда имеешь дело с людьми, которые могут спокойно ходить в темноте, не шарахаются от кустика ежевики, не боятся промочить ноги. Невозможно предвидеть, что эти старики сделают. За ними куда труднее следить, чем за этими бронированными парнями, которые в большинстве своем — просто неотесанные дурни. Переправлять масло за границу — для тех — самая веселая шутка из всех, какие им доводилось слышать. Они рады небольшим деньгам; получи они больше, им будет просто невдомек, куда их потратить.
Старому Бенни, он живет почти рядом со мной, как раз стукнуло семьдесят. Он может проделывать на велосипеде по двадцать километров туда и обратно, да еще и перетащить на спине сто фунтов масла. Они сбрасывают масло в канаву, а потом подбирают его на трактор, перетаскивающий брюкву, или на хлебный фургон, или на грузовик с молоком. А если я его поймаю на рассвете, то в одном кармане у него окажется заяц, в другом — его пес, а вид у него будет — воды не замути. Десяток таких старых мошенников может за неделю переправить тысячу килограммов масла. Если идет дождь, вы и не заметите, пока не споткнетесь о них. Ни шума, ни стука, никаких расходов, — фантастический доход.
Я волосы на себе рвал, гадая, кто мог тайно руководить этим. Кто договаривался, чтобы масло оставляли в определенных местах и чтобы его забирали оттуда. Я заподозрил нашего приятеля-рыболова, и похоже, что я был прав. Сделать ему я ничего не мог. Что можно иметь против человека, который отправляется удить рыбу, — даже если он ее никогда и не удит? Не мог же я помешать ему заглянуть туда, чтобы узнать дорогу, или сюда, чтобы спросить, который час, или зайти в какой-нибудь сельский кабачок, чтобы спокойно выпить пива? Иными словами, я не мог помешать ему получать чистый доход в добрых три тысячи монет в неделю. Все свои догадки я с таким же успехом мог запихнуть в трубку и выкурить ее. Он знал границу так же хорошо, как местные. Не знаю почему, но я об этом очень много думал. Все, до чего я додумался, это то, что он знал эту местность с войны. Может, движение сопротивления. Ну, если его прикончили на прошлой неделе в Амстердаме, то мне его не жаль, не постыжусь вам признаться. Это избавит меня от массы проклятых забот.
Ван дер Валк выпил последнюю каплю пива и вульгарно вытер рот тыльной стороной ладони.
— Вы очень здорово сложили мою головоломку, мистер Ройяард, и я рад, что это принесло вам какую-то пользу. Без сомнения, это — ваш человек, я могу его опознать с уверенностью, и мопед тоже. Он жил в Лимбурге и часто катался в Германию. Контрабанда мне приходила в голову, но я был на немецкой границе, и таможенники там совершенно не заинтересовались им. Беспокоила меня и рыбная ловля и мопед. Но Маас длинный, он мог отправиться удить рыбу в Люксембург, если бы захотел. Немножко я его распутал, но вы поставили все на свои места.
Глаза за трубкой сощурились.
— Рад был оказать вам маленькую услугу, инспектор, преследуя свои собственные интересы. Он умер и больше меня не потревожит.
Ван дер Валк вернулся домой около десяти часов и получил от Арлетты суп и салат. Она терла морковь, пока он медленно расшнуровывал ботинки, погрузившись в ее «Экспресс». Он дошел уже до рецензий на книги, когда она внесла суп.
Он никогда не обсуждал с женой полицейские дела, но сейчас, сумев так точно понять дюссельдорфский трюк, он был немного горд собой и хихикнул, набив рот морковью. Вполне возможно, что она скажет что-нибудь, проливающее свет.
— Эй!
— Да? — протяжно, рот ее был набит хлебом и маслом.
— Как ты считаешь, какой мотив постоянно повторяется, ну, скажем, как навязчивая идея, у Сименона?
— Я бы сказала, — рассудительным голосом, — что самая частая навязчивая идея — это хорошенькая служаночка в сельской гостинице. — Ван дер Валк казался озадаченным. — У нее короткое черное платьице, и оно ее облегает, потому что под ним ничего не надето. Повторяется чуть ли не в каждой его проклятой книжке. С этим связана какая-то история.
Он не мог не рассмеяться; это было чистой правдой.
— Нет, серьезно. Не сказала бы ты, что это — человек, который сбегает, меняет свою личность, находит другой мир, в котором живет? Новое имя, новая жизнь. Подумай о месье Монд или месье Буве…
— Или Гарри Браун, — согласилась Арлетта, отрываясь от «Экспресс». — Да, ты прав. А что, ты нашел кого-нибудь вроде этого?
— Да, но он жил в двух личностях одновременно. Менял их посреди недели на Центральном вокзале в Дюссельдорфе. Довольно странно.
— Интересно. Это кто-нибудь, о ком стоит послушать?
— Его убили.
— Тогда нет, никаких ужасов, пожалуйста.
— У тебя еще есть суп?
— Сейчас дам… От нее пахнет постелью, — без всякой связи с предыдущим.
— От мадам «Экспресс»?
— Нет, нет, от девушки-служанки. Очень противно. А от меня пахнет постелью?
— Иногда, — с ухмылкой.
— Какая гадость!
Он не мог удержаться от смеха.
Это заставило его прекратить разговор о том, что его сейчас занимало. Да и вообще, она всегда отказывалась слушать о чем-нибудь, связанном с убийствами. Ван дер Валка же занимал вопрос о том, становится ли человек контрабандистом в результате того, что он изменил свою личность?
Или же само изменение его личности — это часть его контрабандистской техники? Или же эти две идеи совсем не зависят одна от другой, — возможно, и даже похоже на это.
На следующее утро, на службе, стол минхера Самсона был полон цветочными каталогами. Ван дер Валк подозревал, что у старика где-то спрятан календарь, в котором он вычеркивает уходящие дни, пока не настанет великий день.
— Я узнал насчет минхера Стама.
— Правда? Умница. Ни черта я не могу понять, все на проклятой латыни.
— Позвоните в бюро на улице Линнея. — Ван дер Валк почувствовал, что может позволить себе шутку.
— А? Ну, так он не шпион?
— Нет. Он занимался маслом на бельгийской границе. Ездил удить рыбу и никогда не пользовался удочкой, — помните, это нас удивило.
— Меня не удивило, — возмущенно. — Только я думал, он был занят где-нибудь фотографиями. Снимал новые секретные образцы общественных уборных или что-нибудь в этом роде. Но на это у нас есть чертовы парни из госбезопасности с их конфетными носиками.
— Он появлялся там и собирал местных браконьеров. Они шли по полям в темные ночи, неся на спинах масло. Оказывается, эти бронированные автомобили, о которых мы читали, устарели. Таможенники моторизованы и гоняются за ними с дымовыми гранатами и слезоточивым газом. У них даже есть карабины.
— В очаровательной стране мы живем, — погруженный в яркую картинку невероятной глицинии. — Не могу понять, почему бельгийцы не делают собственного масла дешевле. Карабины, вот еще! Артист Том Микс вступает в таможенную охрану… Вы можете все это доказать?
— Да. У ребят в Фалькенсваарде есть снимок, который все увязывает.
— Ну ладно, тогда все просто; не так ли? Какой-нибудь парень прикончил его, чтоб получить долю в доходах, или кто-то отнял у того долю, или… Какого черта? Какая разница? Его Высочество будет доволен. Черный рынок: незаконная спекуляция; уклонение от акциза; нарушена половина уголовного кодекса. Они конфискуют все его деньги, и им будет плевать, кто его убил.