Ван дер Валк осторожно выложил свой козырь.
— Не хотите ли вы послушать, что я делал в Дюссель-дорфе?
— Не очень. Мне нужен рапорт и отчет по расходам. Ну, а что вы там делали?
— Стам — не обязательно Стам, он даже не голландец. В Дюссельдорфе он держал комплект запасной одежды, документов и всего прочего. Документы говорят, что он бельгиец и жил в Эрнегейме: это деревня где-то за Остенде. — Это заставило, наконец, старика положить свою глицинию на стол.
— А какой из них настоящий?
— Я хочу поехать в Бельгию и узнать.
— Вы хотите поехать в Бельгию, чтобы узнать, — медленно. — Бельгийцы могут проверить его личность.
— Они не скажут нам, однако, почему его убили. Если мы узнаем «почему», мне кажется мы узнаем и «кто».
— Я совсем не убежден, что теперь это так уж важно.
— Я хотел бы довести дело до конца. Я вовсе не уверен, что оно связано с контрабандой. Никто из контрабандистов не оставил бы так на улице эту машину.
— Слушайте, мой мальчик. Я понимаю, что вы хотите довести дело до конца; не оставлять после себя неряшливой работы. Но я предвижу бесконечное шатание по Бельгии, и в конце концов, затратив уйму времени и усилий, вы обнаружите то, что мы уже знаем. Я упомяну об этом в разговоре с Главным комиссаром, и если он сочтет необходимым продолжать расследование, хорошо, поезжайте в Бельгию. Я думаю, что скорее всего он будет согласен со мной — если кто-то и должен заниматься этим, так таможенники могут разобраться, а бельгийцы пусть ломают себе голову, если им это заблагорассудится. Они могут получить наше досье. Все это одна морока, и я хочу развязаться с этим.
Однако Его Высочество разрушил все эти планы, согласившись — по несколько иным причинам — с ван дер Валком.
«Настырный зануда», — подумал минхер Самсон с тайной злобой, которая не отразилась на его лице исполнительного служаки.
— Нет, нет, нет, Самсон, мы не можем успокоиться на этом, как бы нам этого ни хотелось. Мы должны быть уверены в том, что этот человек не был замешан еще в чем-нибудь. И у него могли быть здесь сообщники, — что он делал в Амстердаме, хм? Пил шампанское, хм? Кроме того, эта история с маслом, как мне довелось узнать, — учтите комиссар, это только между нами, — весьма тревожит наше правительство. Если мы видим возможность прояснить это дело, мы не должны отдавать его бельгийцам, хм. Будет к нашей чести укреплять добрые отношения с нашими соседями — разумная политика, Самсон, хм. Да, да, я знаю, вы скажете, что это не имеет к нам отношения. Однако вы можете считать это моим решением. Хм?
— Конечно, комиссар. — Капитану разрешается думать, что адмирал — осел, но он с ним не спорит. — Как вам угодно, сэр. Я пошлю ван дер Валка в Брюссель.
— Он хорошо проявил себя в Дюссельдорфе, хм. Вот это меня устраивает, Самсон; никакой потери времени, никаких колебаний или расходов. Осторожный — не рассказал немцам. Как ему пришла в голову эта мысль о двойной личности?
— Не очень отчетливо представляю себе, сэр. — Без всякого смущения, — Но он хороший парень. Смышленый.
— Хорошо, хорошо, превосходно. Рад, что моя уверенность в нем подтвердилась таким образом.
Его Высочество не признавал благодарностей в приказе — если похвалы дешевы, то это только располагает служащих к лени — однако маленькое доказательство хорошего настроения — «это ведь недорого стоит, хм?»
Минхер Самсон побрел назад и проинструктировал ван дер Валка поощрительным голосом. «Как выдохшаяся содовая вода, которая стояла и скапливала пыль», — подумал ван дер Валк.
На следующий день он был в Брюсселе.
Этот приятный город являл свой обычный вид, — энергичной коммерции, весьма заметной вульгарности, прикрытой паутиной средневекового буржуазного великолепия. «Иногда утомительно, — подумал он, — быть в городе, который так бесстыдно заявляет: Разве мы богаты? Вы и понятия не имеете о том, как это приятно». Обычные афиши французских гангстерских фильмов. Пожилой классический актер, покрытый слоем кровопролитной свирепости и жесткой щетины, окруженный пистолетами-пулеметами, свирепо глядел на девку в разорванной блузке, находившуюся на ступеньку или две ниже его на очень грязной лестнице. Прелестно!
Ван дер Балк любил Брюссель в малых дозах. Он остановился выпить процеженного кофе на Адольф Макс, прежде чем двинуться назад под туманным зимним солнцем к своей машине. Лениво, не торопясь, он приближался к Остенде. В Эрнегейме он съел ленч в заведении «Моя хибарка» и выпил их симпатичного имбирного пива. Месье де Винтер, как он узнал, почти не бывал дома.
— О, он заглядывает примерно раз в две недели, но всем ведает мадам. Ей пальца в рот не клади.
Отель стоял на главной дороге от Остенде на Брюгге и Гент; средних размеров, весьма дорогой, процветающий; доходное дело. Тип отеля, который так часто встречается, — старое здание оставлецо как фасад, потому что оно «привлекательно», а к нему кое-как прилеплены современные пристройки. Привлекательной частью служил величественный, но уродливый массив семидесятых годов XIX века — скверное время для архитектуры. Тяжеловесный, но продуваемый сквозняками. Новая часть, откровенно кошмарная, была сооружена іїосле войны и еще достроена в последние год-два; новый бетон выглядел чище, чем старый. Ни разу не было сделано какой-нибудь попытки добиться архитектурных достоинств, благородства или единообразия.
Как у многих отелей этого типа, сейчас нельзя уже было отличить переднюю его часть от задней. Большая стоянка автомобилей; угол огибала длинная терраса с кустиками в каменных урнах, толстая тяжелая балюстрада и кресла из плетеного красного пластика. Он попробовал первую дверь и увидел темную, отделанную плюшем столовую, украшенную колоссальными каучуконосами. Затем — комната отдыха с канделябрами, зеркалом и сиденьями на двоих, веретенообразные круглые кофейные столики, кресла со львами и обивкой из зеленоватой парчи; величие Второй Империи. Все было позолочено; зеркало принадлежало Нана.
Он прошел в новую часть и обнаружил бар, а за ним новый вход в отель с омерзительной пластикатовой конторкой портье и неоновой лампой над ней. Лампа лила противный свет на сотни фотографий туристов, два алых телефона и портье. Он был в форме, тоже восходящей к временам Наполеона Третьего — что-то вроде сюртука с бранденбурами, как у темного биржевого маклера. «Один из клиентов Нана», — решил ван дер Валк. У него был бычий западно-фламандский вид, что несколько подрывало первое впечатление, как о человеке, который все делает споро. Ван дер Валк оскалил зубы, однако на эту очаровательную улыбку портье ответил деревенской подозрительностью.
— Пожалуйста, месье де Винтера.
— Зачем? Вы коммивояжер?
— Нет. Не имел представления, что вас это касается.
— Ну, это — моя обязанность.
— Вряд ли вы обязаны быть грубым с посетителями. У меня личное дело.
— Я только имел в виду, что вы, должно быть, не слишком хорошо с ним знакомы, иначе вы бы знали, что он бывает здесь только в начале недели, по понедельникам или вторникам. И то не всегда.
Ему, видимо, казалось, что этим он что-то доказал.
Ван дер Валк подумал, не заехать ли портье в ухо, но решил воздержаться. Ему был понятен склад ума портье в пригородных отелях, и он прикрыл кошмарный рисунок колокольни десятифранковой ассигнацией. Портье дружески улыбнулся.
— Почти три недели мы его не видели, сэр. — Раздумье. — Самому показалось странным, что мы не видели его на этой неделе. — Снова раздумье. — Что, я полагаю, будет, наверное, лучше всего, да, если у вас личное дело, правильно будет вызвать мадам. Она наверху, в своей квартире, но я мог бы позвонить ей.
Ван дер Валк направился в бар, где обнаружил сонного официанта. Там было английское пиво, тонизирующий напиток «Геро», довольно сомнительное шотландское виски, экспортный джин и странный коньяк в бутылке с этикеткой, которой искусственно был придан вид старой с помощью несуществующего герба; все это по ценам, которые ван дер Валк счел отвратительными. Он заказал белое вино и черносмородиновую наливку, уселся в дальний угол и решил не зажигать сигары. По его предположению, мадам не заставит себя долго ждать. Знает ли она, что случилось с Жераром де Винтером? Догадывается ли она? Все ли еще недоумевает? Или ей вообще все равно?