«Что за бред!» – подумал Глеб, подавляя желание снова поднести руку к глазам, чтобы убрать это нелепое видение, почему-то напомнившее ему Испанию времен генерала Франко, как ее описывали все без исключения авторы. Однако своевольная рука против всех его ожиданий вдруг резко переложила руль влево, и машина поползла вверх, путаясь в виноградниках и каждую секунду рискуя пропороть колеса о ржавый сор. Синие, словно тронутые изморозью кисти висели, почти касаясь прихотливо изогнутых железяк, повсюду разбросанных на земле, а кое-где уже лежали прямо на них. На сгнивших шпалах узкоколейки, неожиданно бросившейся под колеса его «Опеля», безмятежно лежала корова, своей худобой и прекрасными томными очами напоминавшая страдающую обитательницу гарема. Красавица ничуть не удивилась появлению машины, а наоборот, только призывно скосила глаз, и волна дрожи пробежала по ее нежной, отливавшей перламутром спине. Наконец они оба – ибо «Опель» уже давно ехал совершенно независимо от Глеба, хотя вроде бы и слушался своего хозяина, – выбрались на тенистую улицу, утопающую в зарослях барбариса, упругие ветки которого были усыпаны прозрачными розовыми леденцами. Рот Глеба сразу наполнился кисло-сладкой слюной, напомнившей о школе, о прогулах, о чтении запрещенных книг из отцовской библиотеки, и, словно в ответ на его воспоминания, леденцы тут же тонко и льдисто зазвенели, несмотря на то что воздух вокруг застыл тяжелой неподвижной массой. Небо стало совсем лиловым, как перед грозой, а «Опель» все тянул и тянул вперед, хотя уже медленнее. «Что ж, пусть выбирает дорогу сам», – неожиданно для себя решил Глеб, но машина тут же ткнулась бампером в густую темную жесткую зелень. Он вышел и огляделся.
Узкая, явно пригородная улочка, убегавшая от него в неуловимую даль, курилась полдневной жарой. Сначала ему показалось, что в той стороне, откуда он приехал, темнеет какое-то массивное здание, вроде парижского Центрального рынка, но, обернувшись туда во второй раз, он уже ничего похожего не увидел. Зато гораздо ближе, наверное, всего в паре сотен метров, вспыхнул золотом не то католический, не то православный крест. Внутри золота горела какая-то ослепительная белизна. Глеб, давая видению возможность смениться, снова посмотрел влево, где прежде нависали горы, но, как и ожидал, не увидел их и поспешно вернулся взглядом к кресту. Однако тот не исчез, и Глеб решительно пошел прямо на это ровное, несколько тускловатое по краям в свете южного полудня сияние.
Однако дойти до него он так и не успел. По правую руку заскрипел гравий, застонало железо открываемых ворот, и жалобно затрещали придавливаемые ими кусты. И прежде чем ржавые, выкованные в югенд-стиле ворота окончательно распахнулись, Глеб успел заметить на них белую, будто больничную табличку с грубо намалеванной цифрой «7» и несколько букв, вероятно, оставшихся от названия улицы. Сложить их в нечто вразумительное не удалось. Уже втянувшись в эту странную игру и ожидая дальнейших, еще более заманчивых предложений, он смело шагнул за ворота, стараясь при этом не смотреть по сторонам. Что подарят ему на этот раз? Гроты и лужайки английского парка, фешенебельную клинику для умалишенных, мрачную Кана-хену Бухары или снова пустынное марево шоссе?
Но Глебу пришлось немедленно разочароваться: навстречу ему по неухоженной дорожке, не спеша и не выказывая никаких признаков радушия, шел пожилой человек в неопределенного цвета и фасона халате и валяной, с кожаным кантом, шапочке.
Вид его совершенно разочаровал Глеба, а весьма нелюбезное обращение служителя это чувство только усилило.
– Что ж это вы так задержались? Завтрак давно прошел. Впрочем, если желаете, можете поговорить с Эдерой – она, вероятно, еще не…
– Поставьте мою машину, она здесь в двух шагах, – прервал невежливого привратника Глеб, приняв условия новой игры, которая, вероятно, называлась «Дом отдыха», и, пытаясь по наружности встречавшего и произнесенному им имени определить свое теперешнее местонахождение, двинулся вперед.