– Но у нас впереди еще много времени, и мы не станем отчаиваться. Мы будем петь, танцевать, вышивать и музицировать, мы будем чисты делами и помыслами, и тогда правда сама войдет в дружелюбно распахнутые для нее ворота, – спокойно закончила Блумардина. – Божий мир устроен так, что всему есть разгадка, надо только иметь терпение, приложить труд и желание. Совершенство – неизбежно.
– А разве, добродетельная Блумардина, вам известно сие слово? – усмехнулся Монсорд, и тонкие, как у женщины, его пальцы пробежали по брабантскому кружеву на груди.
– О да! – горячо откликнулась она, гордо откинув голову и вспыхнув золотом волос. – Я всю жизнь желала быть совершенной.
– И ничто никогда не являлось вам в этом препятствием? – неожиданно вступила в разговор Метхильда.
– Я всегда умела преодолевать препятствия.
Алый румянец, словно заря, разлился по ее персиковым щекам, и дрогнули, словно вырезанные рукою античного мастера, ноздри Монсорда.
– В таком случае, несравненная Блумардина, не окажете ли вы мне любезность и не побеседуете ли со мной о путях преодоления нашего стремления к совершенству, – покорно склонила голову Метхильда. – Я бедная грешница и неопытна в делах духа.
– Господа, думаю, нам надо уважить желание дам и оставить их наедине, – рассудил Барюэль и протянул руку Хадевийк, уже давно смотревшей на него преданным взором.
И в ясеневом зале Блумардина и Метхильда склонили друг к другу рыжие и черные пряди.
Долгое время слышалось лишь потрескивание факелов да жаркое дыханье собак, резвившихся подле мраморного камина размером с небольшую часовню.
Наконец вспорхнула тонкая рука Метхильды и невесомой бабочкой накрыла нежную руку Блумардины, лежавшую вверх ладонью. Тускло сверкнул в серебряном перстне черный камень обсидиан, что, говорят, получается из костей самоубийц и отступников веры.
– Простите меня, добродетельная Блумардина, – пронесся под сводами голос Метхильды. – Обманом я оставила нас вдвоем, но иного средства у меня не было.
Блумардина подняла ясные золотые глаза, свет которых не могли притушить даже длинные ресницы.
– Вы несчастны, сестра моя Метхильда?
Вспыхнули бледные щеки Метхильды, и черная витая прядь упала на лицо.
– Несчастна? Я? Нет, опасность эта ожидает вас, поэтому я и решилась говорить с вами откровенно. И поэтому прошу вас не смущаться моих вопросов. Скажите, испытываете ли вы склонность к маркизу?
– Он доблестный рыцарь, и добродетели его ведомы всем…
– Не об этом говорю я, Блумардина. Начинает ли ваше сердце стучать сильнее, когда раскрывается ясеневая дверь и он появляется в зале, ступая неслышно, словно балованный горностай?
Блумардина невольно опустила голову, а когда подняла ее, было уже поздно.
– Я так и знала, сестра моя! Вас ждут неслыханные несчастья! Смотрите же! – С этими словами юная Метхильда вскочила и, не жалея дорогой вышивки, разорвала на груди шелк платья. Неровные пятна поцелуев чернели на белых холмах. – Он увлек, оморочил, соблазнил меня, и с тех пор нет мне ни успокоения, ни надежды…
– Значит, он любит вас, – пролепетала целомудренная Блумардина, чье лоно еще цвело цветком первой весны.
– Ха-ха-ха! – забился в высокие окна отчаянный смех. – Он любит меня! Он любит всех и никого! И теперь наступила ваша очередь, золотая дева! Да, сейчас, здесь, в замке нашего великого герцога, оскорбляя гостеприимство хозяина, он решил совратить вас. Он низок настолько, что посмел посвятить в этот чудовищный план меня… меня… – Хрустальные слезы покатились из черных глаз и упали на пол, разбившись на мириады водяных пылинок.
И как бы ни билось сердце Блумардины, разрываемое горечью и негой, отчаянием и надеждой, бедный разум ее отказывался признать всю кощунственность помыслов маркиза.
– Что же мне делать, сестра Метхильда?
Плотно запахнула на груди лоскутья шелка Метхильда и, жарко дыша, склонилась к уху Блумардины.
– Есть только одно средство, сестра. Нынче полнолуние, и в западной роще замка Массенгаузен растет аконит – мудрый корень, охраняющий тех, кто носит его у левого бедра.
В ужасе отшатнулась Блумардина от Метхильды и поспешно осенила себя крестным знамением: