Феоктистов облегченно вздохнул.
— А я ведь вам поверил. Вы были очень убедительны в своей лжи. Наверное, вы неплохая актриса. А вы действительно будете играть в моей пьесе? Или вы меня опять разыгрываете?
— Простите мне этот невинный розыгрыш. Это вам маленькая месть за вчерашнее.
— А что, я вчера на самом деле был настолько плох?
— Плохи вы были или хороши, это уже не имеет никакого значения. В настоящий момент важно только то, что у нас через час репетиция. А вам надо еще привести себя в порядок, позавтракать и добраться до театра.
— Я после таких бурных застолий не завтракаю, — пояснил он. — Во рту так противно, что ничего не лезет.
— А я вообще никогда не завтракаю.
— В таком случае разрешите мне проводить вас до театра. Заодно вы мне покажете дорогу. Я еще плохо ориентируюсь в вашем городе.
Глава 3
Был уже вечер, когда измученный Феоктистов ввалился в свой номер гостиницы. Им владело такое сильное раздражение, что он не знал, что с ним делать и как выразить его, чтобы хотя бы немного ослабить напряжение внутри себя. Все было не просто плохо, а отвратительно. Театр ему совершенно не понравился, артисты были какие-то все вялые, словно перед этим целую ночь разгружали вагоны или кутили в режиме non-stop. Режиссер какой-то тоже невнятный, и кажется, после попойки. По крайней мере, Феоктистову показалось, что он даже по-настоящему не познакомился с пьесой. Так, пробежал ее по диагонали. То, что он нес по ее поводу, вызвало у Феоктистова такую злость, что он с трудом удержался, чтобы не послать его в нокаут. Такое однажды с ним случилось, правда, в самом начале карьеры. Постановщик так исказил, а скорее изгадил его первое произведение, что он набросился на него сразу после премьеры. Завязалась настоящая потасовка, которую пришлось разнимать тем, кто находился рядом. Вот и сейчас его снова посетило то же самое желание. В какой-то момент Феоктистов ясно понял, что ничего хорошего из его приезда сюда не вылупится, здесь совсем не тот уровень — типичная убогая российская глубинка.
Когда он вырвался из театра, то отправился на прогулку по городу. И она подтвердила уже возникшую ранее у него мысль, что он напрасно сюда приехал. Город оказался невероятно запущенный; некогда он был красив, о чем свидетельствовали остатки когда-то роскошных фасадов зданий. Но это было давно, в последнее же время за ними явно никто не следил, все обветшало так, что могло в любой момент обвалиться прямо на головы прохожих, а что еще каким-то чудом сохранилось, грозило исчезнуть в самом ближайшем будущем.
Ему стало одновременно тошно и грустно, этот город напоминал его жизнь, которая так же обвалилась, как фасады многих зданий, мимо которых он проходил. И символично, что он оказался именно в этом, а не в другом населенном пункте. Здесь время явно остановилось, у него — тоже, они с этим городом побратимы, вот потому и оказались вместе.
Потом Феоктистов стал думать, что эти его мысли — классический мазохизм, что ими он, словно раскаленным прутом, ковыряет свою душевную рану, от чего она болит только сильней. А ему это как раз и надо; как ни странно, но в каком-то извращенном смысле становится даже легче. Он упивается своими несчастьями и неудачами, как когда-то упивался своим счастьем и успехами. Плюс сменился на минус, а все остальное осталось неизменным.
Он пообедал в кафе. Еда оказалась на удивление вкусной, что на какое-то время несколько улучшило его настроение, но ненадолго. Он снова стал бродить по улицам, возле одной полуразрушенной, но действующей церкви остановился, затем зашел внутрь.
Верующих было немного, горели свечи, с икон укоризненно глядели лики святых. К Богу он всю жизнь относился равнодушно, он и верил и не верил; за прожитые годы Феоктистов так и не удосужился выработать четкую позицию по этому вопросу. Было много других более важных и интересных дел. А это, считал Феоктистов, могло и подождать своего часа. Но сейчас он вдруг поймал себя на мысли: а не наступает ли момент, когда надо что-то для себя решить? Или еще можно отложить решение до лучших времен? Но не будет ли потом совсем поздно?
Так и не решив вопрос, Феоктистов вышел из церкви. Больше блуждать по городу не хотелось, он видел достаточно, чтобы окончательно осознать, что совершил ошибку со своим приездом сюда. Поставили бы пьесу и без драматурга; когда он покинет сей мир, кто будет приезжать от его имени? Хотя большая вероятность, что после его смерти его творения тоже умрут. О них забудут, как о потерянном носовом платке.