Маркс никогда бы не позволил себе перейти границу служебных отношений и тщательно скрывал свои чувства. Он так и не успел… Нет, он не пытался о них рассказать. И это тяготило его еще больше. Уж лучше бы видеть Юлиуса живым и молча страдать дальше. Ах, что бы он только отдал, чтобы хоть на мгновение увидеть его снова!
Думая обо всем этом, грустный Маркс вошел в ныне всегда пустующий кабинет Короля Магов, поднял полные тоски глаза и едва не закричал: Юлиус Новахроно был на своем месте.
— Прости, я тебя напугал, — улыбался Король Магов.
— Но как, сир… — Маркс почувствовал, как от волнения закружилась голова. В ней вспыхнула и промелькнула мысль о том, что он сходит с ума, и у него начались видения.
— Я не хотел тебя волновать, — извиняющимся тоном сказал Юлиус. — Но я не мог не использовать такую редкую возможность и не поблагодарить тебя за все, что ты для меня сделал, — он оказался рядом и поддержал бледного Маркса под локоть.
Маркса шатало, он даже едва мог усидеть на стуле, куда ему помог приземлиться Король Магов, и тот, немного подумав, устроился в своем бывшем кресле, водрузив Франсуа к себе на колени. Даже будучи воспоминанием, Юлиус ощущал, как у того колотит сердце. Он дал ему время успокоиться и предложил:
— Давай поступим так: ты скажешь мне то, что хотел, но не смог при моей жизни, а я постараюсь выполнить твое желание. Барон поступает схожим образом, но мы с тобой его в этом опередим, и тогда ему нечего будет тебе предложить. Только сняв груз с души, ты сможешь противостоять его силе. — Он взял тяжелую голову бывшего помощника в руки, помог поднять ее, оторвав от своей груди, и спросил: — Скажи, что тебя гнетет?
— Я не смею, сир.
— Я твое воспоминание, я и так знаю все, но чтобы я исполнил твое желание, ты сам должен сказать это вслух.
— Я… — Маркс покраснел, слова не шли.
— Ну?
— Я… — он невольно вцепился в рукав Короля, — я… не могу… — упрямился он, вновь утыкаясь лбом ему в грудь.
В воздухе повисла столь долгая пауза, что им обоим показалось, что прошла целая вечность.
— Посмотри на меня, — улыбаясь, велел Новахроно.
Маркс поднял полные слез, воспаленные глаза и встретился с ним взглядом. Юлиус ласково потрепал его по щеке.
— Ты справишься, — сказал он.
Маркс покраснел еще пуще, потом будто бы побледнел и даже принял зеленоватый оттенок. Его губы подрагивали. Он никак не решался, но все же набрал побольше воздуха в грудь и попытался выдать:
— Я…
— Мм?
— Я…
— Да?
— Я… — Маркс едва не задыхался, — люблю… вас… — выдохнул он, наконец, и замер, словно ожидая за свои слова расплаты в виде разящей с небес молнии или чего-то подобного. Но ничего не произошло.
— Прекрасно, — просиял Юлиус. — Наконец-то ты смог сказать мне это. — Он подмигнул: — Теперь можешь просить любое вознаграждение. Чего же ты хочешь?
— То, чего я хочу, это… Это слишком непристойно… — прошептал Маркс, уже ненавидя себя за то, что проговорился.
— Разве? — искренне удивился Король Магов. — Что же это?
— Я… не могу этого сказать, — снова взялся за свое Франсуа.
— Ну хорошо, — Юлиус притворно сдвинул брови и «грозно» заявил: — Маркс Франсуа, извольте отчитаться передо мной в вашем желании. Это приказ!
Маркс аж выпрямился так, как будто метлу проглотил, такому подходу он не мог сопротивляться и начал отчитываться, испытывая предынфарктное состояние:
— Я должен доложить, сир, что я… — он судорожно сглотнул, ощущая, как в горле пересохло, и через силу заставил язык ворочаться: — Что я… Что я… хочу вас… поцеловать, — раскололся он и совсем побледнел. — Это непозволительно, — тут же добавил Маркс и покачал головой, словно сам отрицая свое желание.
— Вовсе нет, — возразил Новахроно. — Поцелуй — это выражение любви. Так вырази ее так, как ты хочешь. Так, как ты чувствуешь. Что в этом плохого?
Этими словами Маркс был полностью сокрушен. Юлиус словно бы приказывал сделать ему то, о чем ему самому подумать было страшно. Но он не мог ослушаться и… и очень этого хотел… так давно, так безнадежно… Он весь подобрался, натягиваясь, как струна, и, волнуясь, придвинулся ближе. С трудом преодолевая робость, прикрыл глаза и поцеловал его в губы. Юлиус, казалось, был слегка удивлен, но если он все знал, то ожидал ведь?
Король Магов не отстранился, а вложил в этот поцелуй всю свою благодарность и желание помочь Франсуа. Тот чувствовал, как радостно трепещет его сердце и от него во все стороны расходится очищающее тяжесть тепло, подобно тому, как весеннее солнце согревает землю после долгой зимы. Маркса наполняла не темная сила похоти Барона, а светлая сила любви, способная противостоять ему.
Марксу не важно было, что это воспоминание или иллюзия, он никак не мог оторваться от его губ. Он запустил свои тонкие длинные пальцы в короткие, слегка вьющиеся волосы Юлиуса и ощущал, как ядовитая горечь отчаяния отступает. Юлиус ласково прижимал его к себе и гладил, успокаивая. Этот поцелуй истинной любви ознаменовал начало конца власти Барона.
— Я верю, ты справишься, — сказал Юлиус, видя, что у Маркса наступило полное просветление оттого, что он, наконец, смог с ним объясниться. — Удачи тебе, — добавил Король Магов, обнял напоследок и исчез.
Воспрявший духом порозовевший Маркс был полон решимости накостылять Барону, свернуть горы и оттаскать за уши всех капитанов вместе с королем Кирой, если понадобится. Ведь ничто не помеха силе настоящей любви!
***
У короля Киры Клевера были свои заботы. Вернее, у него был Барон. Его Величество хоть и обладал в теории изрядным могуществом, на практике был совершенно бездарен и невероятно ленив. Целыми днями он лишь прохлаждался: ел-пил, спал и развлекался с наложницами. Исходя из всего этого, Барона он особо не заинтересовал, но все-таки обойти стороной короля тот не смог и решил, так сказать, полюбопытствовать, на что старикашка способен. К тому же две хорошенькие девушки-наложницы вполне внушали доверие. У одной даже эротический гримуар имелся, со «всякой такой» особой магией.
Это было шоу, которое изрядно повеселило нашего злодея. Особенно когда девушки привязали короля к столбам кровати и хлестали его плетками. Вопли старикашки было слышно, наверное, за городом. Сила Барона, заставляющая того испытывать неослабевающее возбуждение, была не по плечу человеку его возраста и неподготовленности. От бурного секса король отчаянно бился в конвульсиях и орал благим матом, что умирает.
За дверью его спальни притаились Оуэн, Джамо и Портапорт. Они усиленно обдумывали план спасения короля. Разумеется, Барон их давно заметил. Просто он ничего не предпринимал чисто из интереса.
Внезапно король вскрикнул особенно громко, забился в агонии и захрипел. Кажется, у него случился сердечный приступ. Оуэн, не обращая внимания на Барона, телепортировался с помощью Коба вместе с ним и Джамо прямо к королю. С поваром и портальных дел мастером на подхвате лекарь принялся того реанимировать, еле согнав с него настырных девиц. Барон им мешать не стал. Он молча поднялся со своего места и только притянул к себе шефа Джамо.
— Идем со мной, — сказал он. — Я обещал кое-кому одно желание. А я должен держать свое слово, понимаешь?
Шеф испуганно кивнул, и Барон потащил его за собой. Он обещал исполнить маленькое желание мисс Чами.
***
— Признаться, такого я еще ни разу не делал, — шеф критически осматривал свое творение. — Полагаете, вышло похоже?
— Давайте спросим у мисс Чами, — предложил Барон.
Чами Папитсон была тут как тут. Увидев новый кулинарный шедевр Джамо, едва не лишилась чувств от восторга. С криком: «О, прекрасный принц — спаситель еды!» она кинулась на невероятное кондитерское изделие, изображавшее Юно в натуральную величину. Сделанный из теста, сахара, взбитых сливок и много чего еще, тот был обнажен и прекрасен, как юный бог, возлежащий на сахарном облаке. Чами от восторга едва не захлебывалась слюной.
Она обнимала и целовала этот необычайный торт «Юно», облизывая сладость со своих губ, и плакала от счастья крокодиловыми слезами, приговаривая: «Я съем моего принца!»