Именно Глэкенс рассказывает Барнсу о новом направлении в живописи – импрессионизме, о французских художниках: Ренуаре, Сезанне, Матиссе. Барнс был потрясен, он загорелся желанием увидеть эти картины, приобрести их. Он просит Глэкенса поехать в Париж и купить, сообразно с его вкусом, несколько работ для его, Барнса, коллекции. Глэкенс был знаком со многими художниками-импрессионистами и взялся выполнить поручение.
Это был 1912 год. Барнс вручил Глэкенсу чек на двадцать тысяч долларов, что, по тем временам, было весьма значительной суммой, и предоставил ему все полномочия.
Глэкенс провел две недели в Париже в неустанных поисках. Это был нелегкий труд, как впоследствии вспоминал Глэкенс. Он буквально рыскал по мастерским художников, отбирал и возвращал картины, спорил о цене, и вот, наконец, он возвратился в Америку.
Можно представить, с каким нетерпением ожидал Барнс возвращения своего бывшего одноклассника! Наступил ответственный миг. Глэкенс, торжествуя, расставил холсты предвкушая восторги Альберта… Тот молчал. Пауза явно затянулась. «Ну что, – нетерпеливо спросил Глэкенс, – тебе нравится?» «Нет!» – решительно ответил Барнс и молча вышел из комнаты.
Да, безусловно, это был трудный момент для обоих. В конце концов они договорились, что Барнс оставит у себя эти работы на полгода и, если по прошествии этого времени он не изменит своего мнения, Глэкенс откупит их у него.
Нас, сегодняшних искушенных читателей, не должна удивлять подобная реакция начинающего коллекционера-американца. Тогда, в 1912 году, мало кто был знаком с творчеством художников-импрессионистов. Даже во Франции их имена не были известны, не говоря уже о Новом Свете. Барнс не просто терпеливо ждал шесть месяцев – он проводил много времени с вновь прибывшими полотнами, вглядывался в кажущиеся хаотичными мазки, пытался расшифровать, понять загадку этих полотен. Почему они производили такое необычное впечатление – impression, почему свет вокруг них был таким прозрачным, что, казалось, он движется по комнате, как художники достигали этого эффекта?
Нет, Барнс не отдал Глэкенсу свои приобретения – спустя шесть месяцев он решил сам поехать в Париж, познакомиться с этими необычными людьми, художниками-импрессионистами, разгадать тайну их творчества.
ПАРИЖСКИЙ «УЛЕЙ»
Место, где жила парижская богема, назывался «Улей». Название было оправдано: дом, где в тесных маленьких комнатушках ютились молодые художники, был похож на улей. Никто не предполагал, что пройдет несколько лет и их имена станут всемирно известными. Именно здесь, в заброшенных, грязных кельях-мастерских создавались картины, за которые впоследствии будут сражаться лучшие музеи мира, а коллекционеры платить сумасшедшие деньги. Но это все будет потом, в далеком будущем, а тогда, в начале XX века, сюда, как пчелы в улей, слетались из больших и маленьких европейских городов талантливые юноши и девушки. Их манил и звал Париж, они мечтали покорить его своим талантом, молодостью, дерзостью.
Парижский «Улей» значил для культуры Европы двадцатого века примерно столько же, сколько для истории Возрождения мастерские, которые содержал Лоренцо Медичи. Здесь было около сотни мастерских, их оплачивал меценат и преуспевающий скульптор Альфред Буше.
Произнесите вслух эти имена, и вы согласитесь, что именно здесь, в тесноте, бедности и безвестности, создавалась история искусств двадцатого века: Шагал и Модильяни, Архипенко и Сутин, Диего Ривера и Цадкин, Волошин и Аполлинер, список можно продолжать долго.
Обстановка в «Улье» была самая непринужденная, там ночь переходила в утро, там не знали слова «мое», все было общее: хлеб, вино, деньги, женщины. Там создавали шедевры, не ведая этого. «У нас была настоящая жизнь, – вспоминал Пикассо о молодых годах, проведенных в «Улье», – даже когда мы просто выходили на улицу, на нас обращали внимание».
Вот в такой Париж приехал доктор Альберт Барнс – человек из другого мира, почти инопланетянин, пунктуальный и организованный, твердо знающий, что ему нужно. Он начал общаться с людьми, которые жили в совершенно ином измерении, для которых не существовало твердых правил и законов, это была настоящая парижская богема.
Там же, в Париже, Барнс знакомится с тогда уже легендарной «парижской американкой» Гертрудой Стайн. Она приехала вместе с братом Лео в Париж в 1904 году, бросив медицинский колледж и полностью посвятив себя изучению современного искусства. Они снимали небольшую квартиру на двоих и вели довольно свободный образ жизни. В их доме всегда толпились люди – художники, поэты, артисты маленьких парижских театров. Было шумно, всегда говорили и спорили о современном искусстве. Гертруда была своеобразным гуру поколения, которое она назвала «потерянным». Она не сразу приняла и поняла Барнса – ее несколько шокировала его прямолинейность, категоричность суждений, его манеры, – она уже отвыкла от американцев и считала себя настоящей парижанкой.