Режим не затрагивал самого мистера Брэнсби и его домашних, живших отдельно и вне сомнения безо всякого режима демонстрировавших достаточную умеренность. Предполагалось, что я буду спать на половине мальчиков, как и единственный из моих коллег, живший в самой школе, — старший преподаватель мистер Дэнси.
— Мистер Дэнси работает у нас уже много лет, — сообщил Брэнсби, представляя нас друг другу. — Вот увидите, он — выдающийся ученый.
Эдварду Дэнси было, скорее всего, лет сорок-сорок пять. Худощавый, одетый в черный костюм, настолько старый, что ткань выцвела и кое-где отливала зеленым и серым. Дэнси носил маленький пыльный паричок, обычно криво надетый, и немного косил одним глазом, хотя почему-то казалось, что у него сильнейшее косоглазие. Дэнси всегда отличался отличным воспитанием. Он обладал манерами джентльмена, несмотря на потрепанную одежду, и нужно отдать ему должное, не любопытствовал относительно моего прошлого.
Когда я узнал Дэнси получше, то обнаружил, что он имеет обыкновение смотреть на мир с высоко поднятой головой, при этом его губы искривлялись — один уголок полз вверх, а второй стекал вниз, отчего казалось, что одна половина лица улыбается, а вторая хмурится, и не возможно было понять, что же эта полуулыбка-полуухмылка значит на самом деле. Косоглазие лишь усиливало ощущение двойственности. Мальчики называли его Янусом, возможно потому, что верили — настроение Дэнси меняется в зависимости от того, с какой стороны на него смотреть. И если Брэнсби, державшего в каждой комнате розгу, чтобы выпороть провинившегося без промедления, ученики просто боялись, то Дэнси внушал им ужас.
Во второй четверг моего пребывания в школе слуга мистера Брэнсби неслышным шагом вошел в классную комнату в тот момент, когда мальчики потоком хлынули в открытые двери, чтобы насладиться двумя часами свободного времени до обеда, и попросил меня зайти к хозяину.
Я тут же испугался, что чем-то вызвал неудовольствие мистера Брэнсби. Я вошел в двери, отделявшие жилище мистера Брэнсби от остального дома, и мне показалось, что я очутился в другой стране. Воздух на его половине пах воском и цветами, на стенах сверкали новые обои, деревянные панели были только что выкрашены. Здесь царила такая тишина, что слышно было, как тикают часы, — действительно небывалая роскошь в доме, полном мальчишек. Я постучал, и Брэнсби велел мне войти. Он смотрел в окно, постукивая пальцами по кожаной крышке стола.
— Сядьте, Шилд. Боюсь, у меня плохие новости.
— Что-то с тетей?
Брэнсби мотнул своей крупной головой.
— Мне искренне жаль. Она была прекраснейшей женщиной.
Я не мог ни о чем думать, в голове — пустота, туман.
— Миссис Рейнолдс велела своей домовладелице написать мне, когда ее не станет. Она умерла вчера во второй половине дня. — Брэнсби откашлялся. — По-видимому, конец наступил внезапно, иначе они послали бы за вами. Вот письмо, миссис Рейнолдс распорядилась отдать его вам после ее кончины.
Печать была нетронута. На воске отпечаток чего-то похожего на ручку чайной ложки. Мне казалось, я даже вижу рисунок рифления. Наверное, тетушка воспользовалась маленькой серебряной ложечкой, которая хранилась в чайнице вместе с чаем. А сам воск полосатый, смесь ржаво-оранжевого и темно-синего. Тетушка экономила на всем, она растапливала печати с присланных писем и использовала воск по второму разу, чтобы запечатывать свои.
Разум — неуправляемая субстанция, особенно под влиянием горя. Мы не всегда можем задавать нужное направление нашим мыслям. Внезапно я понял, что задумался, а там ли все еще эта ложечка и принадлежит ли она теперь по праву мне. На мгновение туман рассеялся, и я четко увидел тетушку, мысленно, но так же явственно, как стоявшего передо мною Брэнсби, — вот она сидит за столом после обеда и, нахмурившись, смотрит в чайницу, отмеряя чай.
— Необходимо обсудить все формальности, — сказал Брэнсби. — Ваши обязанности на день или два возьмет на себя мистер Дэнси. — Он чихнул, а потом сердито добавил: — Я выдам вам авансом небольшую сумму денег на возможные расходы. Я считаю, вам нужно поехать в Лондон сегодня после обеда. Ну, что скажете?
Я вспомнил, что мое здравомыслие все еще на испытательном сроке, и теперь некому замолвить за меня словечко, так что нужно постараться сделать это самому. Я поднял голову и сказал, что тронут участием мистера Брэнсби, а затем испросил разрешения пойти подготовиться к поездке.
Через минуту я вошел в свою крошечную спальню на чердаке, уединенную обитель под сводами крыши. И только тут, наконец, разрыдался. Мне хотелось бы сказать, что я оплакивал только тетушку, самую лучшую из женщин. Увы, я оплакивал и свою судьбу. Моя защитница умерла. И теперь, сказал я себе, я действительно остался один в целом мире.
5
Смерть тетушки еще больше затянула меня в лабиринт. Она привела меня к мистеру Роуселлу и миссис Джем.
Последнее тетушкино письмо оказалось коротким и, судя по почерку, было написано на поздней стадии болезни. В нем тетушка выразила надежду, что мы, возможно, встретимся в лучшем из миров по ту сторону могилы, и заверила, что если небеса позволят, она присмотрит за мною. Переходя к более насущным вопросам, тетушка сообщила, что оставила деньги на похороны. Мне ничего делать не нужно, она уже продумала все детали церемонии, заказала памятник и даже нашла каменщика, который вырежет надпись на могильной плите. И в самом конце письма она отправляла меня к своему поверенному мистеру Роуселлу в «Линкольнз Инн».
Я зашел в коллегию адвокатов. Мистер Роуселл оказался грузным мужчиной с красным лицом, словно кровь пульсировала в нем с бешеной силой, пытаясь покинуть тело. Роуселл послал своего круглолицего помощника за тетушкиными бумагами. Пока мы ждали, он что-то писал в записной книжке, а как только секретарь вернулся, Роуселл бегло просмотрел завещание, потом вскинул на меня светлые, по-птичьи круглые глаза. Его поведение казалось странной смесью резкости и хитрости. Тетушка, как сказал мне мистер Роуселл, оставляла по пять фунтов своей служанке, выполнявшей в доме всю работу, и домовладелице.
— Все остальное переходит к вам, мистер Шилд. Разумеется, кроме моего вознаграждения за услуги по оформлению наследства.
— Вряд ли много останется.
— Ваша тетушка составила опись имущества, насколько я понимаю, — сообщил Роуселл, залезая в маленький сейф. — Но мой совет — не витать в облаках, молодой человек, — он вытащил лист бумаги и протянул мне. — Вот ее личные вещи, всё как есть, — продолжил он, глядя на меня поверх очков, — и некоторая сумма денег. Чуть больше ста фунтов, по всей вероятности. Бог знает, как ей удалось отложить такую сумму при ее-то ежегодной ренте, — он встал и протянул мне руку. — Простите, у меня сегодня очень много дел, поэтому не буду задерживать вас. Если вы на выходе оставите свой адрес Аткинсу, то я напишу вам, когда мы сможем завершить наше дело.
Сотня фунтов! Я шел по Стрэнд-стрит в странном оцепенении, похожем на опьянение. Походка стала нетвердой. Целая сотня фунтов!!!
Я пришел к дому, где тетушка снимала квартиру, и распорядился показать мне ее вещи. Из всей обстановки я оставил себе только чайницу с серебряной ложечкой. Домовладелица позвала свою подругу миссис Джем, которая выразила желание приобрести мебель. Подозреваю, что я мог бы запросить и более высокую цену, если бы приценился в другом месте, но мне не хотелось обременять себя лишними хлопотами. Кроме того, миссис Джем купила и весь гардероб тетушки.
— Вряд ли одежда стоит больше нескольких шиллингов, — проворковала миссис Джем с вымученной улыбкой; она была тучной дамой с красивыми тонкими чертами расплывшегося полного лица. — Заплаток больше, чем ткани. Но вам все равно эти платья не нужны, не правда ли, так что я окажу вам любезность. У меня с собой только тридцать шиллингов. Вы подождете, пока я схожу за остальными деньгами?