Наконец я преодолел последний лестничный пролет и оказался у дверей своей комнаты. В ней было почти так же холодно, как в леднике в Монкшилл-парк. Я устал физически, но мой разум, взбудораженный событиями прошедшего вечера, никак не мог угомониться. Я накинул пальто и нащупал в саквояже пачку сигар. С трудом открыв оконную раму, утепленную старыми газетами, я оперся о подоконник и затянулся сладким успокаивающим дымом.
Крыши домов блестели серебром и белизной. Где-то вдали часы на ратуше пробили половину второго, им вторили другие, выпавший снег слегка заглушал звук колоколов. В моей голове кружился хоровод образов — также медленно, как снежинки, все еще падавшие с неба.
Разумеется, я увидел мисс Карсуолл с ее многообещающей улыбкой, прекрасное и серьезное лицо миссис Франт, освещенное подрагивающим огоньком свечи и оранжевым пламенем, пляшущим в камине. Миссис Джонсон, свернувшуюся клубочком на мостовой, и какого-то типа, перебегающего дорогу. Затем, вспомнив о более отдаленных событиях минувших дней, я увидел лицо человека в окне Грандж-Коттеджа, высохший желтый палец, найденный мною в сумке, и обезображенное тело на Веллингтон-террас.
К хороводу присоединились Дэнси и мистер Роуселл, и я задумался о причинах их теплого отношения ко мне. Одна из самых странных черт привязанности — то, что зачастую объект привязанности менее всего ее заслуживает. Передо мною мелькнули лица мальчиков, столь схожих внешне, одинаково утонченных и ранимых, но такие разных по характеру. Я познакомился с маленьким американцем в свой первый приезд в Сток-Ньюингтон, в тот день, когда впервые увидел Софию Франт, и он, пусть и неосознанно, во многом явился причиной всех последующих событий. Это из-за него в мою жизнь вошел Дэвид По, а без Дэвида По я не оказался бы втянутым в дела Карсуоллов и Франтов.
Я чувствовал смутную тревогу, тонким слоем выстилающую мой разум. Это ощущение казалось знакомым. И когда сигара укоротилась еще на полдюйма, я поймал, словно бабочку на булавку, невнятное ощущение: да, именно это я переживал перед Ватерлоо — предчувствие беды, неумолимо надвигающейся катастрофы.
Ayez peur, подумал я. Ayez peur. Возможно, попугай лавочника-шарлатана намного мудрее, чем кажется.
Внезапно мой разум отвлекся от бесцельных мрачных размышлений. На стене отеля, расположенной за кустами почти напротив моего окна, но на несколько футов ниже, появился длинный узкий треугольник света. Тяжелые портьеры сдвинулись с места. Треугольник расширился, и какая-то фигура со свечой в руках скользнула в пространство между стеклом и портьерами. Левой рукой незнакомец — или незнакомка? — прикрывал свечу, а заодно и лицо. Вдруг оконный проем перестал быть оконным проемом, превратившись в авансцену. Мне казалось, что я сижу в ложе театра, а передо мною затемненная оркестровая яма.
Занавески задернулись, фигура подняла руку, и я увидел, что у окна стоит женщина, столь же незнакомая и нереальная, как актриса на сцене. На ней был пеньюар из узорчатого шелка, золотисто-рыжие волосы струились по плечам. Поставив свечу на подоконник, женщина достала из кармана какой-то серебряный предмет. Она встала перед окном, глядя прямо на меня, и принялась расчесывать роскошные волосы. Движения были томными, словно она ласкала себя. Пеньюар распахнулся, и я увидел ночную сорочку с низким вырезом.
Вряд ли мисс Карсуолл меня видела, но я понимал, что представление устроено для меня, как понимал и то, что миссис Франт, спящая или бодрствующая, находится по ту сторону портьер. Разум заполнили непристойные мысли. Говорят, рыжеволосые женщины сладострастны. Увиденная мною сцена — прекрасное тому подтверждение: мисс Карсуолл обнажилась передо мною и испытывала удовольствие, зная, что я сейчас смотрю на нее и что Софи находится всего в паре ярдов от нее.
Снег по-прежнему медленно кружил и укутывал двор. Во рту пересохло, дыхание сбилось. Я даже не заметил, что замерз, а сигара выпала из рук. Наконец мисс Карсуолл сунула расческу обратно в карман и несколько минут стояла, глядя в окно. Она медленно помотала головой, и ее волосы ожили и качнулись над плечами. Губы приоткрылись. Мисс Карсуолл провела рукой по ночной рубашке, прямо по холмикам грудей.
Затем она присела в реверансе, подхватила свечу и выскользнула в комнату.
53
К утру снег прекратился, а небо стало ослепительно-синим. Хотя главные улицы Глостера вскоре превратились в подмерзшую коричневую жижу, кое-где снег остался девственно-чистым, таким ярким, что казалось, он излучает свет. На час или два мир стал неузнаваемым.
Мы позавтракали в гостиной. Мистер Карсуолл заявил, что нечего и думать о возвращении в Монкшилл-парк. Кучер Джон считал, что на дорогах абсолютно безопасно, но все знают, что он дурак. Мисс Карсуолл полностью поддерживала отца, отчасти потому, что хотела пройтись по магазинам.
— Полагаю, сэр Джордж и капитан заедут справиться о здоровье миссис Джонсон, — добавила мисс Карсуолл со смешком. — И возможно, если останется время, я съезжу посмотреть собственность, которую дядя Уэйвенху завещал мне.
— Почему бы и нет? — кивнул отец. — Постоялый двор, к которому примыкает небольшая пивоварня, и ряд одноэтажных домиков.
Когда мисс Карсуолл беспечно щебетала о своем наследстве, я обратил внимание, что миссис Франт уставилась в тарелку, сжав губы. Жестоко со стороны кузины поднимать эту тему, ведь если бы не та странная сцена у постели умирающего мистера Уэйвенху, вышеозначенное имущество досталось бы миссис Франт, хотя тогда оно, возможно, кануло бы в пучину банкротства вместе с остальным состоянием мистера Франта.
Не успели слуги убрать со стола, как раздался стук в дверь, и нам сообщили о прибытии сэра Джорджа и капитана Руиспиджа. Они спросили о самочувствии кузины.
— Миссис Джонсон еще спит, — ответила мисс Карсуолл. — Моя горничная за ней присматривает, а я сама заходила к ней минуту назад. Она проснулась посреди ночи и никак не могла уняться, уже под утро мы дали ей настойку опия.
— Не удивлюсь, если у нее воспаление мозга, — заметил мистер Карсуолл, — этот недуг всегда настигает внезапно.
Братья Руиспиджи, как полагается, рассыпались в благодарностях, восхваляя доброту миссис Франт. Потому они с Карсуоллами принялись обсуждать бал, и все согласились, что бал прошел замечательно. Мистер Карсуолл описал несколько партий в вист, пожалуй, излишне подробно, но круг его слушателей сократился до миссис Ли, дремавшей возле камина. Капитан Руиспидж подсел к миссис Франт и о чем-то с нею тихонько беседовал. Сэр Джордж и мисс Карсуолл отделились от остальных и расположились у окна. До меня долетали отрывки их разговора — судя по всему, сэр Джордж излагал мисс Карсуолл свой план по обустройству сельской школы, дабы воспитывать из учеников настоящих христиан. Мисс Карсуолл слушала его с восхищенным вниманием; она не из тех женщин, кто делает что-то наполовину.
Спустя некоторое время мистер Карсуолл с изумлением узнал, что леди Руиспидж вечером намерена уехать в Клеарлэнд-корт и забрать с собою миссис Джонсон.
— Сударь, даже если оставить в стороне непогоду, как же здоровье миссис Джонсон?
— Ей будет намного лучше в Клеарлэнд, — сказал сэр Джордж. — Кроме того, мы и так уже злоупотребили вашей добротой.
Мисс Карсуолл всплеснула руками:
— Вы с капитаном Руиспиджем возвращаетесь с нею?
Мрачное худощавое лицо сэра Джорджа растянулось в улыбке.
— Думаю, нет. Мы с братом рассчитывали, что сможем уговорить вас и мистера Карсуолла — и миссис Франт с миссис Ли, разумеется, — пообедать с нами.
— Будут только свои, так сказать, узкий круг, — вставил капитан, подкупающе улыбаясь миссис Франт. — Если вы примете наше предложение, то окажете нам большую честь, и не нужно беспокоиться о приличиях.
Как оказалось, «обед» — понятие растяжимое: он включал в себя и поход по магазинам, и инспекцию имущества мисс Карсуолл на Оксбоди-лейн. Но моего присутствия не требовалось. После завтрака мистер Карсуолл пошел вздремнуть, и я остался не у дел.
Я решил устроить себе выходной и пару часов посвятить осмотру города. После посещения собора я повторил наш маршрут до Толси и дошел до дверей банка, где лежала миссис Джонсон, пересек улицу и двинулся по переулку, по которому бежал вчера незнакомец. Я позволил себе плыть по течению в людской толпе, которая вынесла меня к неприступным стенам Глостерширской тюрьмы и далее к пристани, где мачты и снасти оставляли беспорядочные черные царапины на угрюмом зимнем небе.