Я устал и физически, и морально и вернулся в «Фендолл-Хаус». Я тосковал по определенности. Порой мне казалось, что я не могу доверять никому и ничему, разве что теплым чувствам Дэнси и Роуселла, но их расположение, возможно, тоже испарится, если я присмотрюсь к ним повнимательнее или излишне понадеюсь на их добросердечие.
Я поднялся к себе. Хотя в моей комнате отсутствовал камин, я предпочел ее теплу гостиной и видимости компании. Я так и не закончил письмо к мистеру Роуселлу. Письменным столом служил широкий подоконник. Однако не прошло и пяти минут, как в дверь постучали.
— Войдите, — крикнул я.
Когда дверь открылась, я повернулся. На пороге застыла миссис Франт. Я вскочил, опрокинув от волнения чернильницу и поставив несколько клякс на письмо. Мы молча смотрели друг на друга, а потом, наконец, заговорили, причем одновременно:
— Прошу прощения, мистер Шилд…
— Садитесь, пожалуйста, боюсь…
Мы умолкли. Обычно в подобной ситуации один из собеседников улыбается другому, поскольку одновременный разговор стирает неловкость, — у говорящих уже есть хоть что-то общее. Но никто из нас не улыбнулся.
Моя комната была невыносимо жалкой — неподходящая обстановка для леди. Постель неубрана, душно, в воздухе висит легкий намек на табачный дым, оставшийся со вчерашнего вечера. Но именно на фоне убогой обстановки красота миссис Франт засияла еще ярче. Она напоминала мне солнечный свет, падающий на снег, — столь ослепительная, что казалось, она светится изнутри, такая прекрасная, что я не верил своим глазам.
Я развил бурную деятельность. Сначала метнулся к подоконнику, смел в сторону письменные принадлежности и накрыл их платком. Повернул единственный стул и предложил миссис Франт присесть, а сам остался стоять. Комнатка была крошечная, словно каюта на корабле, и я мог бы протянуть руку и дотронуться до своей гостьи. Она опустила глаза и рассматривала сначала свои руки, а потом отвернулась к окну. Со стула ей, должно быть, видно было окно ее собственной комнаты, декорации представления, устроенного ее кузиной вчера ночью. Вспомнив о той сцене, я одновременно устыдился и пришел в возбуждение.
Миссис Франт вновь повернулась ко мне и сказала:
— Мисс Карсуолл попросила меня сопровождать их на Оксбоди-лейн, и сэр Джордж с капитаном тоже, — она словно отвечала на вопрос, как будто мы до этого о чем-то беседовали. — Но я решила, что разумнее будет отклонить их предложение.
— Понятно.
— Я заметила ваше выражение лица, когда кузина предложила эту экскурсию. Мисс Карсуолл не хотела меня обидеть. Когда у нее хорошее настроение, она как дитя — не видит ничего кроме своего собственного радостного волнения.
— Вы бы, несомненно, расстроились, увидев наследство мистера Уэйвенху, предназначавшееся вам.
Она кивнула.
— Мне стыдно в этом признаться. Просто… Ах, что пользы жаловаться!
— Мне не стоило заверять кодициль, — пробормотал я. — Я очень об этом сожалею.
— На самом деле это неважно. Если бы вы не согласились, мистер Карсуолл нашел бы кого-то другого.
— Он просто чудовище! — взорвался я. — А мисс Карсуолл…
— Поверьте мне, мисс Карсуолл тоже несладко, — сказала миссис Франт. — Кузина много страдала. Я не могу осуждать ее.
Снова воцарилось молчание. Я на некоторое время отмел новую загадку, касающуюся мисс Карсуолл, ради более важного дела. Присутствие миссис Франт в моей жалкой комнатенке казалось совершенно неуместным, и я с трудом верил, что это не мираж. Если сейчас кто-нибудь войдет, то скандал погубит нас обоих. Нужно немедленно попросить ее уйти. Но я не мог. Та часть меня, которая была способна мыслить рационально, понимала: сам факт ее прихода означает, что она нуждается во мне настолько сильно, что по сравнению с этим риск ничего не значил.
Миссис Франт встала.
— Прошу прощения, — снова поспешно сказала она. — Я не имела права… — она осеклась и уставилась на подоконник, на чернильные кляксы и замызганный носовой платок. — Я вызвала у вас такое замешательство…
— Не нужно просить у меня прощения, — ответил я. — Я рад, что вы пришли.
И тут она посмотрела прямо на меня. Слова исчезли. По-прежнему глядя мне в глаза, она, как знатная дама, протянула руку для поцелуя.
И тут меня словно захлестнуло понимание — вот он, мой Рубикон! Как и Цезарь, я мог либо пересечь эту последнюю черту, либо повернуть вспять. Если я отступлю, то и менять ничего не придется. А вот если пойду вперед, то погружусь в пучину неизвестности, причем я знаю наверняка лишь одно — ничто уже не будет как прежде.
Я медленно протянул руку, и мои пальцы обхватили ее ладонь. День стоял морозный, в комнате было холодно, но ее кожа каким-то чудом оказалась теплой. Я смотрел на тонкие пальчики, а не на лицо. Затем взял ладонь обеими руками. Миссис Франт прошептала что-то, но я не уловил слов. Сделал шаг вперед и склонил голову.
54
Читателей это не касается, но с того самого дня я отмечаю и всегда буду отмечать тринадцатое января как праздник. Нет, мои губы сохранят тайну о том, что же случилось в сей памятный день в тесной побеленной комнатке на чердаке дома на Уэстгейт-стрит. И даже трещинки на подоконнике, чернильные кляксы и плесень на потолке оценили совершенство случившегося. Нет, вокруг ничего не изменилось, но произошедшее было прекрасным по сути своей.
Позднее в тот день вся компания отправилась с братьями Руиспиджами на обед в отдельном кабинете ресторана в «Белл-Инн». Вернулись они поздно, я уже к тому времени лег спать, а утром мистер Карсуолл объявил, что дороги вполне безопасны и мы можем ехать.
Мы покинули Глостер под конвоем братьев Руиспиджей. Они любезно отложили свой отъезд, чтобы дождаться, пока мы соберемся. Мы вместе доехали до поворота на Монкшилл-парк, и это обстоятельство очень успокоило мистера Карсуолла.
Не доезжая пары миль до Монкшилл, Руиспиджи оставили нас. Далее карета мистера Карсуолла поползла одна по длинной извилистой дороге, ведущей вдоль северной границы парка, принадлежащего Флаксерн-Парве. Когда мы проезжали мимо Грандж-Коттедж, я заметил, что шторы отдернуты, и из двух труб поднимается дымок.
— Должно быть, миссис Джонсон скоро вернется домой, — заметила мисс Карсуолл. — А может, уже вернулась. — Она стрельнула в меня глазами. — Быстро же она поправилась.
— Да. Уверен, у леди Руиспидж гора с плеч падет. И у сэра Джорджа, разумеется.
Наконец карета повернула к особняку. Карсуолл вытащил часы и посмотрел на циферблат, тихо и немелодично насвистывая. Он с мрачным удовлетворением сообщил, что мы ехали из Глостера со средней скоростью четыре и три четверти мили, — похвальное достижение, учитывая непогоду.
Мы остановились перед домом. Мальчики выбежали поприветствовать нас, и я ощутил укол ревности, видя, как Софи — именно так я отныне называл ее про себя — вцепилась в Чарли, словно голодала несколько дней, а он был буханкой теплого хлеба. Появились миссис Керридж и Хармвелл, и Софи тут же поинтересовалась здоровьем мистера Ноака.
— Спасибо, мэм, ему намного лучше, — ответил Салютейшн Хармвелл зычным голосом.
— А что делали мальчики в наше отсутствие? — воскликнул мистер Карсуолл. — Носились как сумасшедшие?
— Ах, папа, — сказала мисс Карсуолл. — Они просто рады нашему приезду. Посмотри, собаки ведут себя так же.
— Я не потреплю, чтобы дети путались у меня под ногами. Очевидно, им нужно преподать урок хороших манер, да и вообще не мешало бы вернуться к учебникам. Уведите их, Шилд, и посадите за уроки. А если заартачатся — выпорите.
Я ничего не ответил. Я даже пальто снять не успел и вообще очень хотел есть и пить, и я замерз.