Я кивнул.
— Насколько я поняла, миссис Джонсон и мистер Франт в юности были влюблены друг в друга.
Голос мисс Карсуолл становился все тише и тише, и она перешла на шепот:
— Это была любовь ее жизни. Миссис Ли говорит, что миссис Джонсон так и не забыла его. Разумеется, кольцо это доказывает. Должно быть, мистер Франт подарил кольцо миссис Джонсон в юности в знак любви. Софи его никогда не видела.
— Но я все равно не понимаю, зачем миссис Джонсон понадобилось идти в парк.
— Кто знает, какие странные фантазии роились в голове несчастной женщины? Насколько нам известно, она собиралась убить нас, пока мы спали. Здесь сэр Джордж прав, вам не кажется? Лучше всего для всех, включая миссис Джонсон и бедного лейтенанта, сказать, что ее смерть всего лишь ужасная случайность. Разумеется, так оно и было, если не задумываться о причинах, которые привели ее в ледник.
Мисс Карсуолл посмотрела на меня и широко улыбнулась. Да, ее улыбка очаровала бы даже самого Великого Инквизитора. Я понимал, что она имеет в виду. Сама по себе смерть миссис Джонсон — пятно на репутации Монкшилл, такое не скроешь, но мисс Карсуолл не хотелось, чтобы скандал бросил тень и на предстоящую свадьбу. В тот вечер она решила удостовериться, что мне ясна ее позиция, — именно в этом и заключалась цель ее визита. Но, несмотря на то что Флора пыталась казаться искренней, она не сообщила мне ничего нового, о чем бы я не знал или не догадывался.
Мисс Карсуолл поднялась.
— А теперь я должна вас оставить. Джентльмены вот-вот потребуют подать кофе, — она достала что-то из ридикюля, который держала в руке. — Прошу прощения, мистер Шилд, не обижайтесь, но мне кажется, у папы голова занята другими вещами, и он, возможно, не подумал о ваших расходах.
— Мисс Карсуолл, я…
Она отмахнулась.
— Прошу считайте это ссудой. Мне хотелось бы думать, что вы поедете в Лондон с удобствами. Такая унылая пора для путешествий.
Мисс Карсуолл протянула мне пятифунтовую банкноту и заставила принять ее. Хотя не могу сказать, что я сильно протестовал, поскольку у меня с собой почти не было денег, однако возникло ощущение, что это взятка или платеж который она позднее занесет в свою конторскую книгу.
— Что ж, прощайте, мистер Шилд. Надеюсь, мы еще встретимся.
Я взял ее за руку, она сделала шажок вперед, встала на цыпочки и поцеловала меня в щеку.
— Что ж, — сказала мисс Карсуолл с улыбкой, видя мое замешательство. — Считайте это процентом по ссуде.
Мисс Карсуолл отвернулась и подождала, когда я открою перед нею дверь. Я стоял в проходе и наблюдал, как она идет к лестнице. Ее бедра покачивались, и это гибкое изящное движение напомнило мне о змее, танцующей под звуки дудочки своего хозяина-индуса, — я видел подобное представление на ярмарке.
Но мы были не одни. В другом конце коридора Софи стояла в дверях комнаты мальчиков, и ее взгляд застыл на моем лице.
65
На следующее утро, в среду, я понял, что на улице заметно потеплело, поскольку содержимое горшка не замерзло, да и лёд на оконном стекле был не таким толстым. В восемь часов меня проводили на конюшню, где меня уже нетерпеливо дожидался грум в двуколке.
Вскоре мы, позвякивая, тащились по дорожке, но движение затрудняли снег и лед. Полил «чудный» непрерывный дождь, природа периодически выплескивала злобу в порывах ветра. Я выгнул шею, чтобы последний раз посмотреть на окна Монкшилл-парк Скорость двуколки увеличилась, как только мы выехали на платную дорогу, но иных причин для радости я не находил. Даже спрятавшись под непромокаемыми плащами, мы все равно промокли, и путешествие оставляло желать лучшего. Грум едва ли произнес хоть слово, отвечая на все мои попытки завести беседу посвистыванием, лишь в редких случаях произнося «да» или «нет». Самой примечательной в его фигуре была шея — толстый ствол, заканчивающийся головой практически такого же диаметра, из-за чего он казался гибридом: от плеч и ниже — мужчина, а выше — рептилия.
Наконец показались шпили и башни Глостера. Заснеженные крыши домов ярко блестели даже в тусклом свете пасмурного дня. Да, сам Град Небесный вряд ли мог приветствовать меня теплее. На Уэстгейт-стрит мы проехали мимо «Фендолл-Хаус» — его строгий современный фасад скрывал от наших глаз ту крошечную комнатку, где разыгралась самая счастливая сцена моей жизни. Дальше я увидел и двери того самого банка, где в ночь после бала мы с Софи обнаружили миссис Джонсон в пьяном оцепенении.
Чем ближе мы подъезжали к Перекрестку, тем больше экипажей становилось на улице. Грум что-то бурчал себе под нос, пока мы ждали, чтобы повернуть на Саутгейт-стрит. Наконец мы въехали во двор «Белл-Инн». Грум, не выпуская поводьев, сидел, глядя прямо перед собой, предоставив мне самому либо искать слугу, либо тащить багаж без посторонней помощи. Я подозвал мальчишку, тот подлетел к двуколке и спустил мои сумки. Рядом с ними стоял большой кожаный саквояж.
— А ну оставь! — рявкнул грум на паренька. — Это мое!
Не желая останавливаться в «Белл», где обычно селились Карсуолл и его слуги, я прошелся пешком до постоялого двора под названием «Черная собака», располагавшегося в начале Нортгейт-стрит. Мой маленький носильщик, спотыкаясь, ковылял за мною. Через несколько минут я уже сидел в комнате и тихонько обсыхал перед камином. После обеда я почувствовал себя много лучше. Да, размышлять о туманном будущем намного легче на полный желудок, чем на пустой.
Чуть позже я обнаружил, что забыл в двуколке сверток с чистой рубашкой. Я быстро зашагал по направлению к «Белл-Инн» в надежде, что грум еще не уехал обратно в Монкшилл. Меня мучило подозрение, что он специально не напомнил мне о рубашке. Двуколка стояла в углу просторного каретного сарая, и сверток лежал на том месте, где я его оставил — под сиденьем, куда я затолкал его от дождя. Сам грум куда-то ушел.
— Нанял лошадь и куда-то уехал, — сообщил мне конюх. — Промокнет по дороге как пить дать! — он сплюнул и широко улыбнулся. — Хотя мрачнее, чем сейчас, он все равно уже не станет. Такая морда — аж молоко рядом киснет!
Ближе к вечеру я пошел в контору пассажирских карет при постоялом дворе «Бутхолл-Инн». Мне повезло, и я купил билет на «Королевскую точность», почтовую карету, совершающую дневной рейс до Лондона. Она отправлялась на следующее утро без четверти шесть и прибывала на Флит-стрит в восемь вечера. Я лег рано, велев разбудить меня в пять утра, уснул беспробудным сном без сновидений и проснулся лишь от повторяющегося стука в дверь.
«Королевская точность» считалась скорой почтовой каретой, поскольку ехала быстро и брала только четырех пассажиров. Мне повезло — мои спутники, как и я, были не расположены к задушевным беседам: тучный фермер, едущий до Нортлича, священник, возвращающийся в колледж Иисуса в Оксфорде, и пожилая дама с поджатыми губами и парой спиц, не знавших отдыха. Остальные пассажиры сменяли друг друга, но мы с дамой с вязаньем ехали до Лондона. Я всю дорогу читал, дремал и смотрел в окно.
Я мысленно прокручивал события последних дней, пока карета скользила по унылому зимнему пейзажу. Меня мучило глубокое, буквально парализующее чувство потери. Впервые я позволил себе задуматься о будущем, но увидел впереди лишь одиночество. Что ж, ничего не поделаешь. По крайней мере, у меня есть работа, говорил я себе, крыша над головой и перспектива не остаться голодным.
Остатки света тьма слизнула задолго до того, как мы подъехали к Лондону. Знакомый смрад и привкус мегаполиса просочился в карету. В тумане поблескивали газовые фонари Уэст-Энда. Мы высадили даму с вязаньем на Пиккадилли, а я позволил «Королевской точности» довезти меня до конечной остановки на Флит-стрит.
На постоялом дворе служащие снимали мой багаж с крыши кареты, как вдруг кто-то постучал меня по плечу. Я повернулся и с удивлением увидел Эдварда Дэнси.
— Как я рад вас видеть! — сказал я. — Как поживаете?