Гроб застонал и заскрипел — кто-то снимал крышку. Меня омыли потоки свежего воздуха. Острие ломика вошло под крышку так глубоко, что скользнуло по моей голове. Я ощутил острый приступ счастья.
— Выньте кляп, — велел чей-то знакомый голос. — И повязку снимите!
Когда вытащили кляп, меня затошнило. Я попытался сказать слово «вода», но ничего не вышло. Чья-то рука схватила меня за волосы и приподняла голову. Пальцы развязали узел повязки. Свет брызнул в глаза — такой яркий, что я застонал от боли. Ничего не видно, кроме ослепительной белизны. Я закрыл глаза.
— Дайте ему попить, — велел все тот же голос. — А потом оставьте нас!
Чья-то рука скользнула мне под голову. Металлическая кружка звякнула об зубы. Внезапно вода оказалась везде: она струилась по лицу, просачивалась за шиворот, заполняла рот и устремлялась в горло, заставляя захлебываться. Кружку убрали.
— Еще, — прохрипел я. — Еще.
Кружка вернулась. Я был так слаб, что не мог даже удовлетворить свою жажду.
— Оставьте нас! — скомандовал голос.
Я услышал шаги — двух пар ног, кажется, — по деревянному полу, затем дверь отворилась и захлопнулась. На ресницах у меня собрались капельки воды, и я не знал, откуда они взялись, из кружки или от слез. Я все еще лежал с закрытыми глазами, но медленно открыл их и увидел просевший потолок, испещренный трещинами, — кое-где отвалилась штукатурка и показались балки.
— Сядьте!
Я ухватился связанными руками за край гроба и в конце концов смог принять сидячее положение. Первое, что я заметил, — шапку седых волос, выбивающихся из-под шапочки из черного бархата типа тех, что носят судьи. Я перевел взгляд на лицо, находившееся вровень с моим собственным. Узнавание нахлынуло на меня вместе с ощущением неизбежности.
— Мистер Иверсен, — сказал я. — Зачем вы сюда меня привезли?
— Сейчас вам будет удобнее, — он наклонился в кресле и изучал мое лицо. — Протяните руки как можно дальше, а теперь немного наклонитесь назад, а теперь снова вперед. Лучше, да? Еще воды?
В этот раз я пил жадно. Мистер Иверсен наполнил кружку из кувшина, стоявшего на столе подле его кресла. Калека был, как и в прошлый раз, одет в длинное развевающееся одеяние с вышитыми выцветшими желтыми нитками магическими символами. Костыли привалены к стенке гроба. На столе карманный пистолет.
Мой взгляд блуждал по комнате, и я обнаружил, что мы не одни. У окна спиной к нам сидел еще какой-то человек в пыльном коричневом платье и старомодной треуголке.
— Вы дурак, сударь, — дружелюбно заметил хозяин. — Вам не стоило возвращаться. Нужно было уехать куда-нибудь далеко-далеко. Семь Циферблатов небезопасное место для любопытных. Я же пытался намекнуть вам во время вашего прошлого визита. Увы, нельзя ожидать от молодого человека мудрости, которая приходит лишь с годами.
— Намекнуть? — во мне кипела злость. — Это так вы называете тех головорезов? Чего вы от меня хотите, сэр?
— Правды. Зачем вы приходили вчера вечером?
Все, чего я мог добиться словами, — это быстрой и безболезненной смерти. Я устал от лжи и сказал Иверсену правду:
— Я пришел из-за вашего попугая, — в его глазах мелькнуло понимание. — Того, что повторял «ayez peur».
— Чертова птица. — Иверсен постучал по дулу пистолета. — Я мирился с нею только ради клиентов, но не смог выносить ее более. Надеюсь, никогда ее не увижу и не услышу.
— Я написал докладную записку, — сказал я, — в которой описаны все обстоятельства этого дела, включая визиты на Куин-стрит с момента моего знакомства с мистером Генри Франтом.
— О да. И ее заверила пара адвокатов, а копию вы отправили лорд-канцлеру. Бросьте, Шилд, хватит говорить глупости. Если бы вы хотели, то давно бы отправились в магистрат.
Да, тут он прав. Я собирался начать докладную записку в вечер перед отъездом из Монкшилл, но она так и осталась лежать недописанной в комнате на Гонт-корт.
— Нет, — продолжил Иверсен. — Не поверю ни на секунду. Да, собственно, и неважно. Мы выколотим из вас правду.
Пару минут мы молчали. В комнате витал странный сладковатый душок. Я посмотрел на две фигуры передо мной: Иверсена, сидящего рядом с гробом, и старика в кресле у зарешеченного окна. Где-то вдали раздавались звуки города, занимавшегося своими обычными делами, В доме тоже было шумно: топот на лестнице, стук внизу, женский голос, поющий колыбельную. Вокруг меня текла жизнь, полная чудес, прекрасная жизнь, с которой я просто не мог расстаться.
— Сэр, — я обратился к старику в коричневом костюме. — Прошу вас, умоляю вас, помогите.