Выбрать главу

— Да, сэр.

— Позвоните в колокольчик. Вам нужно подкрепиться перед возвращением в Лондон.

Я снова поднялся и дернул за шнурок, болтавшийся слева от камина.

— Скажите, — спросил Брэнсби все тем же резким тоном, — миссис Рейнолдс умирает?

Я почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы.

— Мы не говорили об этом, но она слабеет с каждым днем.

— Мне жаль это слышать. Она ведь получает небольшую ренту, насколько я понимаю? Не обижайтесь на меня за прямоту, но в таких вопросах я предпочитаю честность.

Грань между честностью и жестокостью очень тонка. Я так и не понял, пересекли ее Брэнсби. Тут в дверь постучали.

— Войдите! — крикнул мистер Брэнсби.

Я повернулся, ожидая увидеть слугу, пришедшего на звук колокольчика, но вместо этого в комнату тихо вошел маленький чистенький мальчик.

— Ах, это вы, Аллан. Доброе утро!

— Доброе утро, сэр.

Они с Брэнсби обменялись рукопожатиями.

— Поклонитесь мистеру Шилду, Аллан, — велел Брэнсби. — В ближайшем будущем вы будете часто видеться.

Аллан посмотрел на меня и повиновался. Это был хорошо сложенный мальчик с большими светлыми глазами и высоким лбом. В руке он держал письмо.

— Надеюсь, у мистера и миссис Аллан все хорошо? — спросил Брэнсби.

— Да, сэр. Папенька велел вам кланяться и передать вот это.

Брэнсби взял письмо, взглянул на адрес и кинул конверт на стол.

— Полагаю, после летних каникул вы будете заниматься с удвоенной силой. Лень вам не к лицу.

— Вы правы, сэр.

— Adde quod ingenuas didicisse fideliter artes, — Брэнсби ткнул мальчика в грудь. — Продолжите и переведите.

— Простите сэр, я не смогу продолжить.

Брэнсби привычным жестом влепил мальчику оплеуху и повернулся ко мне:

— Ну, мистер Шилд. Я не прошу вас перевести, но возможно вы будете столь любезны и закончите предложение?

— Emollit mores nec sinit esse fero. Усердное изучение благородных наук смягчает нравы и не позволяет им ожесточаться.

— Видите, Аллан? Мистер Шилд имеет привычку запоминать прочитанное. «Письма с Понта», книга вторая. Мистер Шилд знает, что говорил по этому поводу Овидий, и вам тоже стоит выучить его слова.

Когда мы остались наедине, мистер Брэнсби вытер остатки нюхательного табака большим перепачканным платком.

— Всегда нужно показывать им, кто тут главный, Шилд, — заметил он. — Запомните это. Мягкость — это хорошо, но она не сослужит добрую службу, если говорить о перспективе. Возьмите, например, Эдгара Аллана. Мальчик старается, этого нельзя отрицать, но родители слишком балуют его. Страшно подумать, каким бы он вырос, если б мы его должным образом не наказывали. Как говорится в Библии, кто жалеет розги своей, тот ненавидит сына.

Итак, в течение нескольких минут я получил хорошую работу, обрел новую крышу над головой и впервые встретился с миссис Франт и отпрыском семейства Аллан. Хотя я и отметил еле слышный, но незнакомый моему уху носовой выговор, в тот момент не понял, что Аллан — американец.

Как не понял и того, что миссис Франт и Эдгар Аллан проведут меня, шаг за шагом, в темные глубины лабиринта, туда, где прячутся кошмарные секреты и самые страшные злодеяния.

2

Но прежде чем я отважусь войти в этот лабиринт, позвольте вкратце рассказать вам о причинах моего помешательства.

Мы с тетушкой не встречались с тех пор, как я учился в школе, тем не менее, когда меня заключили под стражу, я попросил известить именно ее, поскольку других родственников у меня не осталось.

Она выступила в мою защиту в магистрате. Одним из его членов оказался солдат, склонный к состраданию. Поскольку я действительно швырнул медаль в присутствии целой толпы свидетелей, да еще и орал при этом «Вы убийцы!», то мало кто, включая меня самого, сомневался в моей виновности. Офицер гвардейцев оказался мстительным типом, и хотя медаль едва задела его, лошадь, испугавшись, взбрыкнула и сбросила его прямо на глазах у дам.

Поэтому казалось, что единственная дорога к состраданию — признать меня невменяемым. В тот момент я не особо возражал. Магистрат постановил, что я жертва периодических приступов сумасшествия, во время одного из которых я и ранил бравого офицера на черном коне. Члены магистрата пришли к выводу, что эта форма психического расстройства должна поддаваться лечению, поэтому стало возможным освободить меня из-под стражи, поручив заботам тетушки.

Она устроила меня в лечебницу доктора Хейнса, с которым консультировалась во время слушаний по моему делу. Хейнс оказался вполне гуманным человеком, не любившим сажать пациентов на цепь, словно собак, и обитавшим вместе с семейством в непосредственной близости от лечебницы. «Я согласен с Теренцием, — говорил он мне. — „Homo sum; humani nil a me alienum puto“.[4] Да, конечно, у кого-то из этих бедняг есть привычки, которые общество не понимает и не принимает, но мы с ними слеплены из одного теста».

вернуться

4

«Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо» (лат.).