Узкие, высокие ступени заставляли идти боком или чуть ли не на кончиках пальцев. Повизгивая и охая, тяжело дыша и размахивая руками, толпа, стадо благородных млекопитающих — взбиралась наверх, то и дело помогая себе руками.
— Почему разрешают проносить транзисторы сюда? Ведь запрещено! — на ломаном испанском вопрошал проводника американец, возмечтавший в тиши насладиться своим присутствием здесь. — Угомоните их!
— Si, senor! Да, господин, — соглашался с ним проводник в соломенной шляпе, с черными усиками. — Но они скажут, что здесь у себя дома. Дома!
Я глянул вокруг: всюду смуглые лица — кофе с молоком, охра или жженая сиена, юркие, словно огонь, дети, раздобревшие матроны. Веселая беззаботность, добродушная болтовня, семейные разговоры поверх голов. Да, они были у себя дома! Более того — в своей семье! Черные волосы и черные глаза у всех не были случайностью, а являли, так сказать, продукт генов, отличных от моих. Они были такими, потому что все в них развивалось по «плану», переданному генами людей, отживших здесь две тысячи лет назад. Эти гены, копировавшиеся на протяжении сорока поколений, явились сюда в новых телах.
Трое детей на верхней площадке, наклонившись над крутой лестницей, скандировали:
— Sube, Jgualita, sube! Лезь сюда, Игуалита, лезь! Пожилая служанка, индианка без примеси белой крови — не то что господа, взявшие ее с собой, — взбиралась по ступеням, кряхтя, задыхаясь, добродушно грозя детям. Она двигала тяжелыми бедрами, толстыми икрами. Слегка смущенная всеобщим вниманием и ничего не знающая о том, что она здесь — больше, чем кто-либо другой! — у себя. И больше, чем кто-либо другой, — на своей пирамиде. Ее поднимали вверх те же самые гены, и темный пигмент, обильное потовыделение и индейские черты были все те же, что у взбиравшихся здесь некогда строителей пирамид. Сто процентов ее генов брали начало здесь, а вот гены подтрунивавших над нею детей по меньшей мере наполовину были завезены из-за моря.
Я стоял на верхней площадке Пирамиды Солнца, уже внутренне примирившийся с ползающими по ней скопищами людей. Керро Гордо — Толстая Гора, — фиолетово — синяя вдали, заслоняла горизонт, лежала гигантским бревном на вылинявшей земле. На ее фоне в конце Дороги Мертвых высилась Пирамида Луны. Стоя на триста шестьдесят пять ступеней и — шестьдесят шесть метров выше окружающей местности, я видел вокруг себя волнистые коричневатые поля, покрытые в эту зимнюю пору пылью. Краснеющая глина, на ней ряды агав — черное с голубым, — бегущих ровными рядами через холмы. Дальше — горы повыше, а над ними — облака. Они уже начинали клубиться, уходить ввысь, набухать, напоминая цветную капусту: темно-синие снизу, снежно-белые сверху.
Солнце стояло уже в зените и его лучи, чтобы согреть меня, падали именно туда, где я стоял, — на самую верхнюю площадку пирамиды.
«Боги, — думал я, — кто из вас и зачем взялся освещать мир?»
«Тут бог, который назывался Текучицекатль, сказал:
— Я буду освещать мир.
Тогда снова заговорили боги и сказали:
— А кто будет вторым?
Они взглянули друг на друга и стали совещаться; кто будет вторым, и ни один из них не отважился жертвовать собой ради этого, все боялись и отказывались. Один из богов, — был он рябой, не очень все понимал и молча только слушал, что говорили другие боги. Другие обернулись к нему и сказали:
— Ты, рябой, будешь тем, кто осветит.
И он выслушан, что ему сказали, и ответил:
— Приму за честь, что вы мне сказали, пусть будет так…
Потом они разожгли костер, который был сложен на камне… Сказали ему:
— Итак, Нанауцин, попробуй ты. — И так как ему сказали боги, превозмог он себя и, закрыв глаза, напрягся и кинулся в огонь…
Когда увидел Текучицекатль, что кинулся он в огонь и горит, тоже напрягся и бросился в костер…
Когда взошло Солнце, то показалось, что оно очень красное и качается из стороны в сторону, и никто не мог глядеть на него… и потом взошла Луна в той же стороне восхода, рядом с Солнцем, сначала Солнце, а за ним Луна, в том же порядке, в каком вошли они в огонь, в таком же и вышли уже готовые Солнце и Луна…
Потом, когда оба поднялись над Землей, остались в неподвижности в одном месте Солнце и Луна и боги… сказали:
— Как нам жить? Не вращается Солнце… Так умрем же, и пусть оно оживет за счет нашей смерти.