— Отец мой, жрец, я твой подданный… смотри, господин, вот твое тело… — Потом подал ему зеркало и сказал: — Смотри на себя и узнай себя, ибо должен ты возникнуть в зеркале.
Тут увидел себя Кецалькоатль, сильно испугался и сказал:
— Если б видели меня мои подданные, наверняка бы убежали…»
Я прервал чтение и попытался представить себе, что место событий — невидимый для нас мир, образованный колоссальной массой всех организмов Земли. Эта масса — единое тело и состоит из разделенных только пленками клеток. По сути, она есть полужидкая цитоплазменная субстанция Древа Жизни. Это в нее погружены миллиарды миллиардов хромосом всех живых существ. В ней действуют силы и процессы, повелевающие живыми существами и подвластные, по мифу, как я пытался показать, только богам Мексики. И там именно, не ведая о существовании внешнего мира, таился Кецалькоатль.
И вот оттуда хитростью выманил его Тескатлипока, положив тем самым начало тем необратимым событиям, которые привели к возникновению людей. Он явно знал о том, что Кецалькоатль, будучи в потенции человеком, генетической его записью, в состоянии сам реализовать себя вне той сферы, в которой он, Тескатлипока, всесильный бог, вынужден, однако, обретаться вечно.
Источники ясно говорят, что этот бог, именуемый еще Богом Того, что Близко, и Того, что Рядом, пребывал и действовал в вечной ночи и, всегда незримый, управлял процессами жизни, никогда не принимая внешнего обличил, видимого людям. Он был всеприсутствующим «духом, воздухом, тьмой»; его конечностью, заменяющей ему стопу, было темное зеркало, источающее струйки дыма. «Тескатлипока» и переводится именно как «дымящееся зеркало». По Лоретте Се — журне, этот бог был персонификацией всего человечества со всеми присущими ему взлетами и падениями, высокими и прозаическими делами. «Таким образом, — пишет она, — различные воплощения бога представляют собою отражения непрозрачной массы, копошащейся в поисках избавления».
Теперь легко понять, почему Тескатлипока хотел дать тело Кецалькоатлю, подтолкнуть его к переходу из хромосомного состояния в человека, к созданию человечества со всей сферой его деятельности.
Но что же увидел Кецалькоатль, глядя в тот оптический прибор — зеркало, которое поднес к нему Тескатлипока? Чем его так напугало отображение собственной персоны? Неужто он увидел нечто, подобное тому, что видим под микроскопом мы в ядре клетки: извивающуюся ленточку хромосомы?..
Не спорю, такое предположение абсурдно, но я должен напомнить, что в кодексе Лауд на 21-й странице Эекатль — Кецалькоатль показан в виде именно такой вот появляющейся из моря живой воды, ленты, преобразующейся в человеческое тело!..
Такая же полосчатая лента на 36-й странице кодекса Нутталь тоже — как символ хромосомы — является, думаю, эквивалентом человека. Это прямо означает, что в Древней Мексике первичной, исходной формой Пернатого Змея считали именно раздваивающуюся ленту — по-современному хромосому.
Но — бедняга Кецалькоатль! Потрясенный открытием, лишенный покоя, он, каявшийся и постившийся до сих пор в своей обители — ибо чем же еще, как не постом является прозябание без земного тела, пусть даже в самой химически сложной структуре клетки, — поддается увещеваниям богов-созидателей. Он позволяет им соблазнить себя бокалом pulque и, одурманенный, угощает напитком прекрасную Кецальпетатль, после чего, опьянев, они уже совсем по-человечески проводят вместе ночь.
«Когда рассвело, — продолжаю читать я, — они очень смутились; растаяло сердце его. И сказал Кецалькоатль:
— Я, о, несчастный!
И запел жалостливую песню, которую сложил на прощание:
«Плохо заканчивать день вне дома своего. Слишком трудным и опасным считал я, чтобы отсутствующие так раскисали здесь. Пусть существует и поет только тот, у кого есть земное тело. Меня не угнетает лакейская работа».
Когда Кецалькоатль запел, все его пажи загрустили и заплакали. И тут же запели:
«Еще не обогатились в чужом доме наши господа. Нет у Кецалькоатля шапки из драгоценных камней. Древо чисто, может, только местами. Вот оно, здесь. Мы плачем»».
Кецалькоатль принял решение уйти, увидя самого себя, точнее свое предназначение. Ведь он был змееподобным созданием — на языке науки, мотком нитей с генетической «записью», которую надлежало реализовать в живое, видимое. Узнав об этом, он с отчаянием сказал: