Подобные примеры дают и растительные ткани, выращиваемые в лабораторных условиях, в пробирках, с питательной средой. Их клетки делятся и размножаются, создавая беспорядочную, хаотичную массу. Однако, используя определенные раздражители, можно вызвать «запуск» части генетической информации, касающейся дифференциации клеток и пространственной формы растения. Тогда в этой совершенно случайной, аморфной массе новые деления клеток начинают с абсолютной точностью строить, например, лист клена… Без корней, без ствола, без веток, без стебля. Один лишь лист!
Это любопытное явление весьма наглядно показывает то, думал я, над чем в обыденной жизни мы не задумываемся, а именно: тела, в том числе и человеческие, создает биологический механизм, который в соответствующих условиях, как бы подчиняясь нажатию кнопки, построит любую структуру, выбранную с «перфорированных лент», с ДНК, хранящуюся в мотках хромосом.
Я покинул Монте-Альбан вечером. В сумерках машина спускалась с вышин к теплой, нагретой коричневой земле. Казалось, я приземлился после полета в небесах. Съехал с шоссе по дорожке, ломая кусты, так далеко, что затихло ворчание моторов. И дальше, за пригорок, через сухое русло ручья— и погрузился в кактусы. Они стояли редким леском, раскинувшись над моей головой, длинными иглами касались крыши автомобиля. Под ними была сухая, твердая, как бетон, разогретая красная земля и тропинки муравьев… Я развернул матрас, растянул от автомобиля до кактуса москитную сетку. Пели цикады. Всходила луна.
В 23.00 я кончил записи и погасил фонарик. Усиливалось тонкое гудение комаров. Я задернул сетку над головой, вытянулся, попытался задремать, но в тепле, идущем от земли, было слишком душно, а за сеткой стоял уже жуткий звон тысяч насекомых. Я лежал, полусонно глядя на клочки неба, усеянные звездами, и на луну, поразительно яркую, этакую светящуюся изнутри белую скорлупу.
Надо мной, облитые этим обесцвеченным светом, возвышались кактусы. Овальные, мясистые, толстые листья опунций. А рядом с моей головой — два шаровых кактуса, две раздувшиеся сферы, две бочки, залитые лунным светом, серебристые, поблескивающие серебряными волосками между иглами. Другие стелились по земле, словно ощетинившиеся иглами змеи, и, как змеи, поднимали головы к луне.
Я лежал между ними, такой же, как они, носитель хромосом, уравненный с ними в этой судьбе. Может, только более свободный благодаря способности мыслить, но, по сути, равно зависимый, запрограммированный.
Прямо в небо устремлялся канделябровый кактус, его параллельно расположенные ответвления походили на гигантские башни. Я увидел в нем космически великий город клеток, ужасные небоскребы, бесчисленные уровни, бесконечные этажи. С одного на другой перекачиваются соки, и на каждом — сонмы клетушек, как монастырские кельи, безоконные тюремные камеры, а в них — хромосомы. Миллиарды хромосом в миллиардах комнаток, и в каждой одинаковые семьи хромосом. Именно тут, в эту ночь, я долго раздумывал, не они ли случайно являются «базовыми», высшими созданиями природы, скрывающимися в разнообразных биологических структурах, в различных телах. Ведь в конечном итоге мое тело и тело комара были подобными, только внешне неодинаковыми городами хромосом.
Многое говорило в пользу особого места этих творений в природе. Мне пришло в голову, что кого бы ни имели в виду киче, говоря о создателях человека: «от великих мудрецов, от великих мыслителей начало их», но как раз к хромосомам эти слова подходили как нельзя лучше.
Ведь в хромосомах, в нитях ДНК, заключено все наследуемое генетическое знание, передаваемое потомкам материнскими организмами. И эти слова: «от великих мудрецов» — должны относиться именно к генетической информации, к «знанию» о строении тела, самого тела, ибо приобретенная сознанием, опытом информация не наследуется, о чем киче прекрасно знали хотя бы по наблюдениям за своими детьми.