Бывая во Франции, она имела возможность читать литературу, продолжавшую оставаться запретной в Советском Союзе. Прочла и Набокова — его книги принесли ей полное разочарование. Особо отвергла «Дар» и «Лолиту», которую иронически называла «гимназической дребеденью». «Ну, нравится ему (Гумберту Гумберту, герою «Лолиты». — А. В.), — рассуждала Лиля, — щупать маленькую девочку — и только-то?! Ну и пусть себе щупает, в чем трагедия?» Жаль, глубинный смысл «Лолиты», отнюдь не сводящийся к тому, кто кого «щупает», она так и не оценила. В конце концов, каждый имеет право на свой вкус, с этим ничего не поделаешь. Набоков (и не только он) относился к числу тех писателей, про которых говорят обычно: «не мой». Не значит — плохой, просто — не мой…
Часто бывала на кинопросмотрах, не вдаваясь в подробные оценки увиденного. Очень ценила Андрея Тарковского — «Иваново детство», «Рублева». Но «Зеркало», пожалуй, самое глубокое и самое трагическое произведение великого режиссера, которое ей довелось посмотреть с большим опозданием, не приняла: все понятно, но малоинтересно и к тому же «снято посредственно» — таким был убийственный ее приговор. Удивилась, что бывший на просмотре вместе с ней итальянский художник Ренато Гуттузо остался очень доволен, особенно тем, что такая новаторская работа сделана в СССР. А он, в свою очередь, был удивлен реакцией зрителей: «У нас через пятнадцать минут половина зала опустела бы». Он не учел, что зал этот (в Доме кино) был заполнен не просто зрителями, а зрителями-коллегами. Они не могли не досмотреть фильм до конца хотя бы из профессионального любопытства.
Официальные торжества по случаю юбилея Маяковского обошлись без нее: ее не позвали, а быть незваной гостьей она не привыкла. Но к чему официальные? Ей было с кем отметить этот день в домашнем кругу, хотя многие, очень многие общие друзья уже ушли из жизни. Уже не было ни Асеева, ни Кирсанова, ни Бурлюка, ни Кулешова. Роман Якобсон, после потрясений, испытанных им в Праге при вторжении советских танков, по-прежнему не желал приезжать в Москву. Советскому телевидению было запрещено показать даже в дни юбилея фильм «Барышня и хулиган», где новое поколение зрителей могло бы увидеть живого Маяковского. Чего испугались? Чем не угодил? Ведь как раз в этом фильме Лили рядом с ним не было…
Киностудия «Мосфильм» вознамерилась сделать к юбилею документальный фильм о Маяковском, поручив работу Сергею Юткевичу, хорошо знавшему некогда юбиляра. Макаров подсуетился и на этот раз — написал донос в ЦК, предварительно о нем же договорившись с теми, кому писал. Аргумент был единственный, и он не скрывался. В фильме непременно скажут что-то о Лиле, а то, чего доброго, ее и покажут: хроникальных кадров с ее изображением хватало в избытке. Такой криминал следовало убить в зародыше — его и убили: съемки фильма были запрещены.
Мысль о несостоявшемся фильме не давала Лиле покоя. Три года спустя она написала в Рим незнакомому ей лично Феллини, предлагая сделать фильм о Маяковском или «по Маяковскому». Ответ не пришел. Впрочем, нет доказательств, что Феллини письмо прочитал: его могли отфильтровать ассистенты, ограждавшие великого режиссера от полчищ поклонников и докучливых корреспондентов.
Примерно тогда же (или чуть раньше) внезапно оборвалась тесная и нежная дружба, которая связывала Лилю с Плисецкой и Щедриным. О точной причине разрыва не было ничего известно до тех пор, пока не появилось свидетельство В. В. Катаняна, опубликованное, увы, уже после его смерти. Причину эту он называет нелепой, — так оно, несомненно, и было. По просьбе Лили Щедрин «проталкивал» на телевидении (его авторитет был там очень велик) заявку С. И. Юткевича и В. А. Катаняна на фильм о Маяковском, причем Щедрин заранее предупредил Лилю, что писать музыку к фильму, если заявка пройдет, все равно не сможет, поскольку имеет другие обязательства, которые уже на себя взял. Заявка прошла — в ней, среди создателей будущего фильма, стояло имя композитора Щедрина.
«Лиля Юрьевна, — пишет В. В. Катанян, — по-видимому, забыла, что Щедрин говорил ей год назад о своей занятости, обидевшись и разозлившись, в гневе повесила трубку. <…> Хотя причины были нелепы, они (то есть Майя, Щедрин и Лиля) перестали разговаривать и встречаться». Вполне вероятно, что Лиля действительно забыла, о чем предупреждал ее Щедрин, хотя память, кажется, никогда ее не подводила. Но скорее всего, она просто не могла представить себе, как может близкий друг предпочесть любую другую работу той, которая не просто ей дорога, но связана с именем Маяковского, — да к тому же еще в то самое время, когда все могучие кремлевские силы стремятся отторгнуть ее (и Василия Абгаровича тоже) от поэта и того, что связано с ним, изгнать ее из его биографии. Так или иначе, эта потеря, по какой бы причине она ни произошла и кто бы в ней ни был виновен, еще более сузила и без того редеющий круг близких друзей.