Марк тоже евангелист. Он преподносит благую весть, как это ему и полагается, — на основе дозволенного истолкования и общепризнанных видений.
Но только тексты у него подразумеваются, а видения претворены в «исторические» эпизоды. Он подмешивает сюда простые анекдоты, из которых некоторые кажутся весьма правдоподобными, и рассказ о смерти Иисуса, который кажется почти приемлемым. Этот недоделанный труд прямо ставит в тупик. Это — благая веешь, которая обрядилась в историографию. Это апокалипсиса, которая кажется пропитанной реальными воспоминаниями. Что здесь исторический материал? Что здесь видение, символ или легенда, вышитые на канве общеизвестного текста? Критика все здесь перевертывает. Эта маленькая книга, которая имеет совершенно невинный вид, является самой сложной, какую только можно придумать.
Все сочинение делится на две части, из которых одна и другая начинаются одинаково — сценой видения[42]. О неба слышится глас, который в одном слове выражает смысл тех сцен, которые должны последовать. Это обычный прием апокалипсис, где небо и земля соприкасаются между собой и где небесные голоса называют по имени сверхъестественных существ, фигурирующих в, рассказе.
В начале первой части Иисус погружается Иоанном Крестителем в воды Иордана.
«И когда выходил из воды, тотчас увидел Иоанн разверзающиеся небеса и духа, как голубя, сходящего на него. И глас был с небес: ты, сын мой возлюбленный, в котором мое благословение»[43]. Таким образом, мы предупреждены, что персонаж, который будет действовать пред нашими глазами, является таинственным рабом господним, которого воспевает Исаия. Эта маленькая апокалиптическая сцена является отзвуком и первой драматизацией хорошо известных строк:
«Вот отрок мой, избранный мой, к которому благоволит душа моя.
Положу дух мой на него и возвестит народам суд.
Не возопиет и не возвысит голоса своего и не даст услышать его на улицах.
Трости надломленной не переломит и льна курящегося не угасит.
Будет производить суд по истине.
Не ослабеет и не изнеможет,
доколе на земле не утвердит суда, к на закон его будут уповать народы[44].
— Дух господень на мне.
Ибо он помазал меня благовествовать нищим
и послал меня исцеляшь сокрушенных сердцем,
проповедывать пленным освобождение,
слепым прозрение, отпустить измученных на свободу,
проповедывать лето господне благоприятное»[45].
Но ведь этот сын возлюбленный является идеальным существом, жившим в воображении пророков, а не исторической личностью!
Если сюжет: был дан священными текстами, то самая картина рисовалась христианским воображением. Дух божий — голубь, ибо, в таком виде он по представлению верующих парил над первозданной водою[46]. Помазание сына изображено в виде крещения, ибо в крещении христианин приобщается к духу. Иоанн Креститель фигурирует здесь во исполнение текста Малахии, который требует, чтобы Илия явился в качестве предтечи[47], и потому, что именно Илия должен помазать мессию[48]. Но ведь Иоанн Креститель и есть Илия, снова[49] явившийся в своей одежде из верблюжьего волоса со своим кожаным поясом. Текст Малахии, цитированный Марком в первых же строках, служит эпиграфом и основой для рассказа о крещении Иисуса. Здесь нет ничего, что не было бы иллюстрированным богословием.
Следующие сцены покажут нам, что в состоянии делать возлюбленный сын, осененный духом. Эти главы развернут пред нами все, что возвещается в гимне Исайи, из которого первый стих произносится голосом с неба. Перед тем, как сделаться победоносным судьей народов, мессия, сын божий, пребудет кротким, смиренным, скрытым, «не возопиет и не возвысит голоса, не переломит надломленной трости и не угасит курящегося льна». Мы увидим его действующим под сурдинку, in petto, заставляя молчать шумливых демонов, которые будут узнавать его. Он не будет говорить на городских улицах, он будет выступать лишь в пустынных местах. Язычники будут уповать на него. В течение «лежа благоприятного» он будет возвещать благую весть бедным, он будет призывать пленных на свободу, будет исцелять слепых, освобождать замученных. Для всего этого первоисточником служит Исаия.