К священным текстам древних пророков евангелист присоединяет, как нечто вполне законное, несколько видений новых пророков. Агония в Гефсимании, о которой никем не могло быть сообщено, была, по-видимому, продуктом интуитивного видения, основанного на тексте: «душа моя скорбит смертельно». Установление трапезы господней, которое у Павла является видением, дарованным самим господом[84], у Марка фигурирует в повествовательном виде.
Очень мало места остается для исторических отзвуков. Однако, процесс Стефана в синедрионе был, повидимому, трансформирован в процесс Иисуса пред этими же судьями. В глазах верующего сам Иисус подвергся преследованию и осуждению в лице Стефана.
Против Стефана были выставлены лжесвидетели: «Мы слышали, как он говорил, что Иисус-Назорей разрушит это место» (храм)[85]).
Лжесвидетели дают показания и против Иисуса: «Мы слышали, как он говорил: «Я разрушу храм сей рукотворный»[86].
Стефан, «будучи исполнен духа святого, воззрев на небо, увидел славу божию Иисуса, стоящего одесную бога, и сказал: вот я вижу небеса отверстые и сына человеческого, стоящего одесную бога. Но они, закричавши громким голосом, затыкали уши свои и единодушно устремились на него»[87].
Иисус менее естественно «сказал первосвященникам: Я (мессия, сын божий). И вы увидите сына человеческого сидящего одесную силы и грядущего на облаках небесных. Тогда первосвященник, разодрав одежды свои, сказал: На что нам еще свидетели?… Они же все признали его повинным смерти»[88].
Другой евангелист вложит в уста Иисуса на кресте две фразы, о которых сообщалось в связи со смертью Стефана: «Господи, прими дух мой. — Господи не вмени им греха сего»[89]. Стефан был первым, который понес в теле своем, как говорит Павел, «мертвость господа Иисуса»[90]. Смерть Стефана была великим трагическим событием первых христианских времен. Именно эта смерть и наделила своими чертами мистическую смерть Иисуса. Быть может, на процессе Стефана Петр и отрекся от Иисуса. Ибо после осуждения Стефана мы видим эллинских христиан насильственно рассеянными, тогда как Петр и апостолы спокойно остаются в Иерусалиме[91].
Резюмируем: евангелие от Марка не является историческим документом. Это вольный сказочный комментарий к библейским текстам и духовным воспоминаниям, на которых основывалась христианская вера. Оно преподносит их в связной и привлекательной форме, использовав традиционные вольности иудейской легенды, благочестивой и гораздой, на выдумки «хаггады». Если оно и привлекает немного исторического материала, то оно делает это косвенно и на втором плане, изменяя и преображая этот материал.
Иудеи изощрились в «мидраше», который является образным объяснением, чистейшей, правда, остроумной сказкой, призванной популяризовать, сделать доступной ту или иную моральную истину. Для них рассказ является одним из тысячи ликов идеи. Здесь и кроется основное недоразумение, возникающее между их и нашим пониманием. Наш тяжеловесный западный разум принимает всерьез какую-нибудь историю лишь в том случае, если он верит, что она произошла в самом материальном смысле слова. Нам хочется, чтобы ядром легенды был факт, тогда как для иудея этим ядром является идея. Руфь, Иона, Эсфирь, Юдифь, являются «мидрашим» столь свежего цвета и трезвого тона, что мы позволяем себе вдаться в обман. Точно так яге и евангелие Марка является «мидраш» на тему христианской мистерии.
Целью этого евангелия является не установление исторических дат и моментов, а изложение мистерии сына божия, умершего за нас. Это евангелие показывает, как излагалась указанная мистерия в Риме во времена Домициана, точно так же, как «Откровение» показывает манеру эфесян в ту же эпоху. Два этих сочинения, столь разные по виду, имеют по существу один и тот же объект и одинаковый метод. Они касаются сверхъестественного — существа, которым они внушены.
Автор «Откровения» является гордым аристократом, могучим поэтом, пламенным духовидцем: у него чрезвычайно сильный полет. Автор евангелия является обыденным катехистом (учителем веры), дюжинным писателем без стиля, без парения, очень ограниченным, но умеющим рассказывать кругло и волнующе; общительным и умеющим захватить читателя. Оба они в мену своих средств рисуют, как они его видят, господа Иисуса, при чем один это делает молниевидными мазками, как пророк-энтузиаст, другой мелкими и многочисленными деталями и штрихами, как усердный рассказчик. Ни от того, ни от другого не следует требовать будничной и банальной исторической информации.