Около 52–58 г.г. один египетский иудей повел толпу в Елеонской горе, обещая, что стены Иерусалима упадут по его приказанию. Прокуратор Феликс выступил со своим гарнизоном—400 фанатиков были убиты, 200 взяты в плен, а сам египтянин исчез[126].
К этим трем следует присоединить четвертого, опущенного Иосифом, установленного Луази. Около 26—З6 г.г., один галилейский крестьянин, сельский ремесленник, по имени Иисус, «начал возвещать пришествие бога. Через некоторое, довольно короткое время своей проповеди в Галилее, где он набрал лишь нескольких сторонников, он явился в Иерусалим на праздник пасхи и достиг лишь того, что прокуратор Понтий Пилат приговорил его к казни на кресте, как народного возмутителя»[127].
Вот все, что о нем известно. Все остальное придумано пламенной верой его учеников.
Этот Иисус имеет по сравнению с Иисусом Ренана то большое преимущество, что он не является произвольно изображенной личностью, своего рода фигурой Ари Шеффера, витающей где-то вне времени и пространства. Он подлинный иудей своей эпохи. Он» действительно, правдоподобен в полном смысле слова. Он' входит в ряд достаточно известных плохо кончивших агитаторов. Его скромная и мало выдающаяся попытка освещает, наряду с другими, более впечатляющими попытками мятежа, происхождение великого восстания. Он принадлежит к категории наивных, увлеченных химерами иудеев. Он присоединяет свое имя к длинному мартирологу своего народа.
Если присмотреться к существу вещей, то становится ясно, что этот Иисус просто правдоподобен. Это много. Если бы Иисус существовал, то именно так его можно было бы представлять себе исторически. Но это не все. На чем покоится, в конечном счете, его реальное существование?
Никак нельзя сказать, чтобы оно было основано на текстах. Евангельские тексты не представляются историческим источником. Если бы евангелия претендовали на роль исторических документов, то они должны были бы быть отвергнуты. Образ Иисуса, набросанный по образу Февды и египтянина, не вытекает прямо из них. Он, вернее, им навязывается. Именно потому, что образ Иисуса существует уже в сознании исследователей, именно поэтому они там и сям подбирают себе те или иные тексты и преувеличивают их ценность, тогда как при непредубежденном подходе их пришлось бы истолковывать также, как и прочие тексты, от которых они не отличаются ничем по своей природе.
В свете законченного анализа исторический Иисус оказывается извлеченным при помощи индукции. Он плохо или, вернее, совершенно неразличим в том густом тумане, в котором он теряется. Он находится на грани видимости, или, вернее, по ту сторону видимости. Однако, его предполагают, его угадывают, где-то в недрах сумрака. Его декретируют, его постулируют, как нечто необходимое, ибо необходимо же, чтобы существовал какой-то толчок для христианского движения.
Что с того, что он вне поля зрения? Он мог оставить очень мало следов. Ницше же сказал про неге: «Основатель религии может быть незначительной личностью. Спичкой in больше ничего». Луази подхватывает эти слова и замечает, говоря о гнусных «мифологах»: «У нас есть более важные дела, чем опровергание мифологов. Если они сделаются слишком навязчивыми, мы у них просто опросим: где спичка?»[128].
Это последний вопрос. Надо посмотреть, удовлетворительно ли объясняет набросанный пунктиром исторический Иисус наиболее древние тексты, облегчает ли он или затрудняет понимание великого христианского пожара.
VI. Павел
Первыми свидетелями христианства являются послания Павла. Они сразу резко выделяются из всех христианских памятников, отделенные от других значительным промежутком времени. Евангелия моложе их лет на 20, на 30, на 50. Они являются наиболее далеко выдающимся мысом, где мы можем обосноваться для того, чтобы попытаться прощупать радужный туман, скрывающий первые времена веры.
В 51–52 годах, когда Клавдий был императором в 26-ой раз, перед тем, как сделаться через три года позже, после смерти, «величайшим из богов»[129], брат Сенеки, Юний Анней Галлион, был годовым проконсулом Ахайи[130]. Его колониальная резиденция, гордость Юлиев, колония Лаус-Юлия-Коринф, была новым городом, построенным на обломках знаменитого Коринфа и служила торжищем, пришедшим на смену Делосу, для больших меновых оборотов между Востоком и Западом.
Столь оживленный рынок нуждался наряду со складами во многих легких постройках, в переносных бараках, которые быстро строились левантинцами или евреями. Среди этих последних находилась пара, состоявшая из Аквилы и Присциллы, изгнанная из Рима в результате беспорядков, связанных с «Хрестом». Аквила и, в особенности, Присцилла были ревнителями нового пути, т.-е. нового учения уже явившегося мессии. Они приютили у себя киликийского иудея, великого пропагандиста этого же учения, который недавно был изгнан из Македонии подобно тому, как они были изгнаны из Рима. У них же он нашел работу[131].
129
Этот титул был дан Клавдию на одной надписи в Магнезии на реке Меандре. (Керн. «Надписи Магнезии на Меандре». Берлин. 1900, № 157 в).
130
Дата эта дана надписью в Дельфах (Э. Бурге. «De rebus delphicis imperatoriae aetatis». Монпелье 1905. Стр. 63–64).