Достаточно бесполезно предполагать вместе с В. Буссэ[144] о «революциях веры», которые могли сделать возможным подобное явление. Мало пользы также в обсуждении того, что естественнее: объявил ли себя Иисус мессией при жизни или в него поверили, как в мессию, лишь после его смерти. Все человеческие лестницы слишком коротки для того, чтобы добраться до Ягве в его неприступном убежище.
Не приходится также обсуждать мнимые речи Петра, риторические измышления, которыми позднейший редактор изузорил книгу Деяний[145]. Именно послания Павла имеют решающее значение в нашем вопросе. А вопрос пред нами стоит следующий: каким образом мог бы человек быть поставлен в равное положение с Ягве или превращен в нечто равнозначное ему?
Критики много потрудились над тем, чтобы сделать Иисуса, правдоподобным для нас исторически. Но они не задумывались над тем, что, чем более правдоподобным они делали Иисуса, тем более неправдоподобным они делали Павла. Дело обстоит так, что следует произвести выбор между Павлом и их Иисусом. Но Павла мы отчетливо улавливаем, а их Иисус является, в конечном счете, гипотезой.
Мнимо-исторический Иисус, вообразивший, что он является царем, одержимый галилейский мужик, наивный авантюрист, который бросив свой рубанок, отправился в Иерусалим для того, чтобы овладеть им именем бога, немощный протестант, безоружный мятежник, невытанцовавшийся мессия должен быть оставлен у порога истории. Документы его не в порядке. На его личных удостоверениях, которые носят божественный характер, слово «человек» является фальшивкой. От него приходится отказаться без всяких колебаний, ибо он ни к чему послужить не может. Его плечи являются слишком хрупкими для того, чтобы выдержать здание христианства.
Чувству, конечно, нечего делать в историческом вопросе. Если бы христианство было совершенно явным обоготворением человека, то следовало бы его принять как таковое, какой бы обескураживающей ни показалась подобная аберрация религиозного чувства. Но факты говорят против этого. Христианство не является обоготворением человека. Именно христианство, напротив, делает столь чуждыми нашему сознанию те апофеозы, которые казались естественными в древности.
Религиозное новшество, которое Павел пропагандировал «от Иерусалима и окрестностей до Иллирика», отнюдь не является культом человека. Его бы в этом случае не очень слушали бы. Обожествленный покойник, как бы велик он ни был, не может сильно заинтересовать тех, которые не являются его современниками. Оторванный от своей родной общины он быстро теряет свой национальный облик и свой престиж.
То учение, которое проповедовал пламенный карлик в Филиппах в комнате за лавкой у доброй Лидии, у Язона в Фессалониках, у Юста в Коринфе, в «схоле» Тирана в Эфесе, было строгим монотеизмом Израиля. Но проповедывал он его на столь неслыханный манер и так зажигательно в «господе йисусе». Он знал новое творение Ягве, подвиг всеобщего спасения, и новый лик Ягве, благостный, скорбный и человечный. Этот новый лик, а называли его Иисусом, был Ягве, «который спасает», «тот, который спасает»[146].
Никогда Павел не ссылается на историю. Для него существование Иисуса является вещью, которая была не сообщена, а открыта. Оно является не фактом истории, а выводом из истолкования библии, подтвержденным чудесами. Порукой этого существования являются святые писания и внутренний опыт, буква и дух. Ни в чем другом больше нет нужды. Оно имеет достаточно свидетелей — Давида, Исайю, Даниила. Но бог не удовлетворился тем, что заставил говорить пророков. Он показал этого сына и его лучезарную славу нескольким лицам, которых называют по имени и к которым принадлежит Павел, этот немощный калека и «олух». И как можно сомневаться в этих видениях при виде того потока чудес и благодати, который во всех собраниях свидетельствует о его присутствии и его силе?
По всей видимости, Павел отличался от других проповедников Иисуса, лишь блестящей полнотой своего пророческого дара и глубиной мистического гения. Относительно двух основ веры, относительно общего описания Иисуса по священному писанию и каталога видений, первые апостолы и Павел были совершенно согласны. Вполне уместно думать, что первоначально Иисус был тем, каким мы его видим в наиболее древних текстах: дубликатам древнего бога Израиля, божественным сыном Ягве.
У истоков христианства мы наталкиваемся на богословское измышление. Господь (Кириос) ветхой библии раздвоился на бога творца и на господа Христа. Представление об Иисусе было почерпнуто не из какого-нибудь исторического факта, а из нового истолкования древнего слова господня. Толчком послужило мистическое и новаторское истолкование библии. Видения, чудеса, новые оракулы духа явились подтверждением. Вот тот пункт, на котором пребывает Павел. Легенда, имеющая исторический облик, появилась лишь после него.
146
Jesous horuomenos. 1 Фесс.,1, 10. (См. J. M. Voste. Commentarius in Epistolas ad Fhessalonienses. Рим. 1917. Стр. 77. Cp. Матф., 1. 21: Jesotts autos gar sosei, Philon, Nom. mutat., § 21.