Г. М. медленно выпрямился.
— О господи, — выдохнул он, — о Исав, сын Исаака! За свою долгую никчемную жизнь слыхал я много никудышных версий, а теперь вот дождался такой, что попирает не только законы здравого смысла, но и законы физики! Сынок, ты сам-то веришь в то, о чем говоришь?
— Верю. На тот период времени, когда было совершено убийство, у всех есть алиби. Окно закрыто ставнями, которые невозможно открыть, за дверью наблюдало пять человек. Ну, что скажете?
— Если мне придется сказать, что именно в вашей версии не так, я скажу. — Г. М. посмотрел на Гая: — А вы замечаете какие-нибудь несоответствия?
— Но это же просто глупо! — не выдержала Джудит. — Простите, мистер Мастерс, я понимаю, что у вас опыта гораздо больше, чем у нас. Но это глупо. Вы говорите, что у него остались силы на то, чтобы спрятать записную книжку — вытащить ее из внутреннего кармана, найти место, куда спрятать, положить ее туда, — и в то же время у него не было сил для того, чтобы просто закричать? Это сродни тому, что утопающий станет забрасывать шляпу на берег, чтобы она не намокла, но будет слишком обессиленным для того, чтобы позвать на помощь… Если бы в то время, как он доставал записную книжку, у него из кармана выпали карта и свиток, то они упали бы на пол, вы не находите? Он лежал на спине; я видела. В таком случае пергамент должен был некоторое время парить в воздухе, дожидаясь, пока Бендер упадет, а затем приземлиться ему на грудь. Как ручная птичка… Вы можете выгнать меня из комнаты, но не переубедите меня: я считаю, что ваше объяснение глупо!
— Спокойнее, Джудит, — сказал Гай. — Я вынужден сказать, что присоединяюсь к сестре, инспектор. Ваше объяснение немного… натянуто. Даже если мы согласимся с вашими доводами, как вы объясните голос, доносившийся из комнаты?
Мастерс тихо ответил:
— Я не претендовал на то, что могу объяснить все сразу. Если я и позволил себе излишнюю свободу мысли, то только потому, что сэр Генри в любую минуту может указать мне на допущенные ошибки. Я слышал о механических устройствах, способных воспроизводить звук человеческого голоса… Ну хорошо, хорошо! Вольно некоторым делать загадочные лица, если им от этого лучше. Третий час ночи, а у меня здесь еще дел невпроворот. Со мной — три человека, и я — раз уж вы считаете, что в умственной работе я не силен, — собираюсь досконально прочесать эту комнату. Просто и скучно. Вот так! Сэр Генри, не хотите остаться и помочь нам?
Г. М. отказался, сказав, что у него есть другие дела. Он добавил, что будет находиться в кабинете Мантлинга, и настоял на том, чтобы остальные последовали за ним. Гай наблюдал за Мастерсом из-за своих темных заслонок. Дождавшись, когда остальные собрались уходить, он положил руку на серебряную шкатулку.
— Скажите, вы осмотрели ее? И не нашли ничего подозрительного? Значит, она не является уликой? Тогда не возражаете, если я заберу ее? Мне интересно… Конечно, мной движет в большей мере сентиментальность, чем что бы то ни было, но я хочу…
Не прошло и секунды, как Мастерс хлопнул по шкатулке ладонью. По его неподвижному лицу нельзя было определить, о чем он думает. Он сказал бесцветным голосом:
— Простите, сэр. Отсюда пока ничего нельзя выносить. Лично я не против того, чтобы вы ее забрали, но таково правило… Могу я спросить, зачем она вам понадобилась?
— Шкатулка мне не нужна, — сказал Гай. Он был спокоен, но его длинное лицо начало заливаться густым багровым румянцем. Что это: ярость, отчаяние, страх или просто упрямство? Он из последних сил пытался сдерживаться, и его лицо приобрело угрожающее выражение, будто он отыскивал взглядом амбразуру вражеского укрепления. Никогда не знаешь, как он поведет себя в следующую секунду: вот он улыбается приятной улыбкой, потом вдруг всеми силами старается с собой совладать, а вот — исходит змеиной злобой. Когда он заговорил, его голос слегка дрожал: — Нет, шкатулка мне не нужна. Но в ней находится миниатюра — кажется, я вам о ней уже говорил, — которую я очень хотел бы забрать. Это подозрительно? Ха-ха. Какая чушь!
Мастерс, исподтишка наблюдая за Гаем, открыл крышку и вынул из шкатулки тусклый металлический предмет. Терлейн уже видел его. Предмет был плоским, овальным, не больше трех дюймов в диаметре. Металл оказался обрамлением миниатюры, выполненной на слоновой кости. На одной стороне — мужское лицо, на другой — женское. Сверху к оправе было приделано золотое ушко. Миниатюра была прикрыта тонким стеклом, надежно защищающим изображение. Несмотря на возраст медальона, яркие, многооттеночные краски совсем не выцвели, тонкие линии — не расплылись.
Гай бережно взял медальон в руки. Джудит бросилась посмотреть на него.
— Чарльз Бриксгем и его жена. — Гай провел пальцем по стеклу. — Чарльз был первым, кто умер в этой комнате. Я конечно же могу…
— Мастерс, пусть он заберет медальон, — сказал Г. М.
Все, кроме Мастерса, вышли из комнаты. Джудит взяла медальон у брата и разглядывала его на ходу. Он ее так заинтересовал, что она даже пару раз споткнулась. Затем она передала миниатюру Терлейну, и впервые перед ним предстали тени прошлого дома Мантлингов. В свое время они наполняли жизнью жуткую «вдовью комнату»: спали в ней, зажигали свечи, гляделись в зеркала. Они были обычными людьми. Впервые Терлейн в полной мере почувствовал, как ужасна комната, непостижимым образом пресекающая жизнь.
Мужское лицо на медальоне было молодым — на взгляд, не больше двадцати пяти, — тонко очерченным, мечтательным, нежным до прозрачности. Собственные — не парик — волосы мужчины были собраны в косицу. На нем был шейный платок и доверху застегнутый коричневый сюртук. Пальцы его придерживали подбородок, как бы в задумчивости. Несмотря на то что на миниатюре его лицо покрывал чуть заметный румянец, можно было заподозрить, что в жизни ему была свойственна бледность. Легко ранимый, чувствительный человек, разум которого балансировал между реальностью и мечтами… Женское лицо было противоположностью мужскому: по-своему нежное, оно обладало мягкой латинской привлекательностью, в темных глазах присутствовал отблеск здорового практицизма, для женщины на миниатюре столь же естественного, как кудри ее напудренного парика. Ее губы были сурово поджаты. Похоже, и в жизни щеки ее отличались здоровым румянцем.
— Скажите, она похожа на меня? — неожиданно спросила Джудит. — Гай уверяет, что похожа. Он судит по ее портрету, который висит наверху. Я же не могу найти ни малейшего сходства. Разный цвет глаз, волос… все разное. Я бы повесилась, если бы у меня были такие толстые щеки. Ну почему художники того времени, в особенности французы, всегда изображали лица такими круглыми и широкоглазыми, будто их накачали воздухом? Нет, лучше повеситься, чем быть похожей на нее!
— Дорогая, она была очень умной женщиной, — сказал Гай.
Лица с медальона стояли перед глазами Терлейна еще долгое время после того, как компания оказалась у кабинета Мантлинга. Из-за двери доносились резкие звуки ударов и приглушенные проклятия. Констебль, охранявший вход, с любопытством заглядывал в комнату. Г. М. проворчал, что его ждет Мастерс, и он исчез. Равель и Карстерс, в свете настольной лампы, склонились над доской для багателя. Первый мрачно подсчитывал очки и изощренно ругался, потому что за двадцать шаров набрал только пятьсот очков. Смущенный Карстерс поспешно сгребал со стола серебряные монеты.
— Мы должны что-то предпринять! — закричал Карстерс, завидев Джудит. — Они хотят нас изолировать, они не выпустят нас отсюда! — Он старался выглядеть оскорбленным. — Черт побери, Джудит, не смотри на меня так, будто я муха, упавшая тебе в салат! Я предлагал тебе помощь, предлагал свою дружбу, хотел, чтобы…