- Вы имеете в виду мать?
- Да.
- Выходит, отец ее всегда упрекал?
- Но это же, наверное, для вас ничего не значит... Ну, какое в самом деле... Ну зачем вы так?
- Кто рассказал вам об отце? - спросил его на последнем допросе Струев.
- Плохое? Или хорошее? Как он поднимал шахту? Или - как ходил по девкам? Здесь, в кабинете, вы не сможете мне ответить. Но разве я глухой? Разве я не узнал бы? Разве я не узнал бы, что отец и к моей жене приходил?
- Вы бросились на нее... и за это?
- Не знаю. Мне было противно говорить с ней, если к ней ходили мужики. Причем мужики, которые состоят со мной в родстве. Потому при встрече мне не хотелось обнять его. Я, я...
- А если это сплетни?
- Не знаю. Только не заостряйте, что я бросился на нее. Я ухватился за кофточку... Если вы взялись за меня как за убийцу, я вам тут не пригожусь. Вы не потому пути идете.
- А почему Вера все-таки написала так зло о вас?
- Она мне грозила, что напишет в "Комсомольскую правду". Я, по ее мнению, развратный человек... Но разве вы не служили в дальнем гарнизоне? Я видел до этого женщин. Я жил с женой почти полгода. Мне было смешно глядеть на пацанов, которые хвастались связями с женщинами, а сами были сопляки. У меня рост метр восемьдесят восемь... Я освоил все фигуры в танцах, которые не осваивают даже полутораметровые шибздики... Мне говорили: "Какой красивый парень!" Вы знаете, что значит танцевать в паре с женами моряков, которые в длительной командировке? Скажем, где-то в темных водах Северного Ледовитого океана или Антарктики? Женщины!.. Вы даже не представляете, что это такое - женщины дальнего запущенного гарнизона! Морячки, вечно ждущие...
- Ваша жена тоже ждала три года.
- Она не ждала. Три года не ждала. На второй год она считала себя свободной, потому что я об этом ей написал.
- Вы оповестили ее после того, как вам написала мать?
- Вы имеете в виду - этот лесок, катание на велосипеде? Так? Ведь у вас должно быть все под рукой? Это так...
При первом свидании с сыном она сказала:
- Если бы я знала, что так получится... Я бы никогда не написала тебе то письмо. И я, может, разошлась бы. Разошлась ради тебя.
- Нет, не в этом дело. Развести... Развести нынче совсем пустяк. Наша жизнь только всех и разводит. Ты посмотри... Скажем, у вас были прекрасные соседи. Но стоило поставить спаренный телефон, - вы перестали разговаривать друг с другом. Стоило подрасти их сыну и жениться, - они перестали разговаривать и с ним, и с невесткой. Только потому, что надо делить квартиру... Потому ты не права! Мы бы и так разбежались.
Он был бледен, не брит. Отмахнулся, когда сказала: "Ты бы побрился!" Ему все было вроде безразлично. Она, однако, чувствовала: он живет в себе, она не достучится к нему в душу. Он не пускает никого туда. Он занят собой, он вынашивает что-то. Она же его знала хорошо!
У нее теперь не было никого, кроме него. После того, как ее муж стал ходить к той молодой стерве, она потеряла его, она жила теперь по-своему, худо, по инерции. Она ждала приезда сына. Оказалось, он никого не подпускает к себе, не подпускает и ее.
"Разошлась бы ради тебя..." Искренне ли она говорила, если только и думала о себе, если только и думала, как отомстить мужу очередным своим увлечением.
И сейчас, после свидания с сыном, она шла, отыскивая себе прощения.
Она подошла к поликлинике. Ее поджидал Соболев. Они вошли в притихшее здание. Приема уже, конечно, не было.
- Зайдем туда, - кивнул он, и она поняла, куда ее зовут.
Они пошли в подвал, где недавно лежала еще Ирина. У дверей он остановился и пропустил ее.
- Здесь она лежала?
- Здесь.
- Ты что-то рассказывала о нас следователю?
- Нет.
- Хорошо. Я тебе скажу об одном... Если ты думаешь, что я что-то сделал... Хотя... Я только тебе могу рассказать. В тот вечер я заглянул в окно... По-моему, где-то рядом был твой муж. Это так... И он может сказать, что видел меня. Он стоял поодаль. А я заглянул к ней в окно... Там было несколько человек...
- Был ли мой сын среди них?
- Нет. Там его не было. Они стояли вокруг стола. Они были, ты прости, в чем мать родила. Я не видел всего, потому что понял, что сюда идет и твой муж. А позже подошел и сын. Что потом было - я не знаю...
- Это ты виноват, Саша. Ты. Ты ее развратил...
- Я ее сделал женщиной.
- Но ты и меня сделал женщиной. Я стала гулять только после тебя. Меня уже тянуло к другим мужчинам.
- Я не виноват.
- Ты делал и с ней, как со мной? Сразу приходил и делал?
- Зачем ты спрашиваешь? Ты же, к примеру, сама просила, чтобы я так делал... Просила и она... Она же моложе тебя, она... Нет, как же так? Почему я тогда ушел? От них всех! Почему не остался и не следил за ними?
Он заплакал.
- Тебе не показалось, что все это делается насильно? - Жестко оборвала его.
- В том-то и дело! И я не прощу себе этого. А вдруг это так и было?.. Как я сплоховал!
- Ты заметил, кто с ней был?
- Можно было заметить? С одной стороны - твой муж следит за мной... Он всегда глядел из-за кустов... Я знаю, что... Я знаю в общем, что это были совершенно чужие люди...
- Не наши? Не поселковые?
- Конечно, нет. Это были, по-моему, с рынка... Черные...
- И ты молчал, когда тебя подполковник спрашивал?
- Мне надо было еще рассказать и о тебе, и обо всем... Ты представляешь, к чему все это приведет?
- Но он мой сын!
- Я знаю, его отпустят. Но вообще... При чем тут он? Мы в опасности с тобой. Ты пойми... Ты - крупный работник... А я хотя и потерял шахту, у меня шанс взлететь теперь... Все идет - как надо.
- Саша, почему мы должны все это скрывать ради чего-то такого, что не осуществимо?
- Дура! Мы должны в конце концов быть вместе. И никто нам в этом не помешает...
Соболев опустился на каменный пол и снова заплакал. Он что-то бормотал, и она понимала его - он плачет об Ирине. О ее молодости. Он потерял молодую красивую женщину, которая удовлетворяла его похоти. Она это только теперь поняла. Он при ней плачет о другой, убитой. Да, он не мог ее убить, раз так плачет. Видно, он в самом деле ее любил. И пришел сюда, чтобы поплакаться. Но разве он не понимает, что она - тоже женщина?