- Завела девку в омут!
Дарья Михайловна и вызывала милицию. Примчались участковые. Лейтенанты Хорошко и Перегудов. Они и встречали потом старшего лейтенанта Васильева. Тот явился вроде от имени и по поручению. Васильев действовал как большой знаток. Все осматривал, все записывал. Будто очнувшись, позже принес из открытой комнаты одеяло, укутал тело убитой.
Хорошко суетливо помогал, потому как это была его территория. Перегудов только за всем наблюдал.
Приехал потом подполковник Струев, чертыхнулся: "Подышать свободно не дадут!" Он внимательно выслушал доклад старшего лейтенанта. Тот и надоумил - послать за Ледиком, объяснив ситуацию.
Как ни странно, нашли того легко. Не спеша шел к нарядной. Струев загородил морячку дорогу. Никто не слышал, о чем они говорили. Васильев думал, что подполковник задержит Ледика, но тот его отпустил.
Одну деталь я отметил в первый приезд тогда, в своей записной книжке, собирая материал об убийстве Ирины. Подполковник Струев не только догадывается о непорядочности Васильева в ведении им дела, он открыто говорил об этой непорядочности. Сказал он о ней и мне. В чем заключается эта непорядочность? Во-первых... Впрочем, подполковник сказал мне тогда лишь о дневнике Ирины, который Васильев "увел" из квартиры убитой, не приобщив к делу.
- Почему бы это не сделать предметом разбора? - спросил он тогда, отвечая на мой вопрос вопросом.
Подполковник глядел на меня так, будто от меня зависело, быть отстраненным Васильеву от ведения дела или не быть. Ведь он махнул рукой на то, что они учились когда-то в одном классе и очень не ладили между собой.
Я подумал: у них мелкие друг к другу претензии. Старший лейтенант считает подполковника инертным, а тот в свою очередь, обвиняет подчиненного в том, что он рвется к власти без всяких на то оснований.
Подполковник, правда, сказал потом, и это выглядело объективным: Васильев не доложил о дневнике, однако оставил его на видном месте.
- Что же там такого в дневнике, отчего Васильев взял дневник и не приобщил к делу? - спросил я.
- Не пойму. Но все это мне не нравится, - был ответ.
В этот раз, когда я пришел в отдел и зашла речь о дневнике, пришлось спросить подполковника: подозревает ли он и теперь Васильева в умышленном утаивании дневника? Он пожал плечами:
- Не вините меня, если будете писать обо всем, в пристрастии к Васильеву. Он тут, может, и ни при чем.
- А можно ли мне поглядеть на этот дневник?
Он пожал плечами.
- Зачем? А впрочем... Лирика. Вы все лирики, - последние слова произнес с усмешкой. - Только нам копаться в дерьме.
Подполковник полез в свой особый тайник в сейфе, вынул оттуда аккуратную столистовую тетрадь и подал мне.
- Глядите, пока я схожу в столовую и пообедаю.
И вскоре его тень мелькнула за окном. Тоже мне, - подумал я, открывая тетрадь, - деятель! Он копается в дерьме!.. А дневник-то, который ты мне дал - убитой. И ты не нашел еще убийц. Иди спокойно обедай!
Я тогда успел выписать следующее из дневника Ирины. Почему? Не знаю сам.
"Мне сегодня, боже мой, четырнадцать лет. Говорят, у меня огрубел голос. Раньше я будто отвечала по телефону пискляво: "Да-а!" И это, - как сказал С. - выглядело безгрешно". Бабка при слове "безгрешно" почему-то погрозила С. пальцем... Они переглядывались потом. А вечер был ужасно душным. Пили чай. И я, наверное, правда, повзрослела. Чувствовала, что чем-то наполняюсь. С. мне шепнул шутливо: "созреваешь". Он описал меня, когда мы сидели на лавочке у кустов роз. У меня лебединая шея и ноги мои чуть полнее меня самой. Но это не недостаток, а достоинство будущей красивой женщины".
"Я закончила десятый класс с золотой медалью, ура! Конечно, без папы об этом не стоило бы и мечтать. Фиша умнее меня, он сильнее меня во всем в математике, в физике, даже в литературе. Фиша слушает радиостанцию "Свобода" и знает зарубежных писателей. Но золотая медаль у меня! Несмотря на то, что отец уже не у дел. Пенсионер союзного значения. Он остался депутатом, его уважают... Я задыхаюсь от чувства собственной неполноценности. С. встретил меня и сказал, что я по-прежнему иду к красоте. Правда, заметил: "Задерживаетесь, мадемуазель!" По-моему, он был чуточку под шафе. А мы идем пить на речку и встречать там восход. Меня искренне не волнуют московские рассветы. Я хочу остаться тут".
"С. сказал мне при встрече (он зашел к нам в магазин, где я теперь исправно работаю): "Да, вы уже мадам!" Откуда он узнал? Наверное, кто-то трепанулся, что я пошла с Л. и между нами случилось кино. Дурачок, какой он неловкий, этот Л., он даже ничего не заметил. "Твоя же мать гуляет, сказала я ему зачем-то. - Неужели, когда к ней, в отсутствии твоего отца приходит любовник, они тебя раньше не возбудили?" Он спросил наивно: откуда я знаю, что его мать гуляет? И если даже гуляет, имеет ли это отношение к тому, что случилось между нами? Наивный мальчик. Паинька... А все - при нем... Скорее надо выходить замуж. И именно за него"...
Да, я выписывал не все подряд, и когда пришел подполковник, мне лишь осталось развести руками после его вопроса: прочитал ли я дневник. Это С., - хотел спросить я. - Это С. Кто это - С.? - Но не спросил, что-то смутно подозревая.
- Ладно, - сказал подполковник, - приедете еще раз, тогда я вам, после того, как закончится следствие, подарю этот дневник.
- Я ведь только начало захватил в дневнике, - с досадой проговорил я, все думая о С.
- Вот-вот, начало. - У подполковника, пожалуй, в крови ирония. Дальше - больше. Чем глубже в лес, тем глубже секс... Фу! У меня же дочка... - И вздохнул: - На три года всего моложе... Куда они идут!
Он отобрал у меня дневник и вновь спрятал его в потайную нишу.
- Это от Васильева. Надо было бы парня отстранить от дела... Да, Бог с ним, пусть волочится по своей молодости на тарахтелке какой-нибудь, вроде "Запорожца". По моим поручениям. До "Жигулей" он не дорос.
Я вернулся в гостиницу, открыл номер. На столе лежал пакет на мое имя. Недоумевая, я разорвал его и нашел в нем две вот эти заметки.