Эта холодная расчётливость, когда речь шла о человеческих жизнях, смутное подозрение, что генерал мог иметь какое-то отношение к исчезновению второго аэроплана, наконец, взорвали Одиссея. Впервые в жизни настоящая ненависть коснулась молодого флегматичного учёного своим чёрным крылом, и заставила говорить прежде несвойственным ему резкости:
– Знайте же: я больше не верю вам! Вы втянули меня в эту экспедицию против моей воли. Вы хороните теперь заживо эту девушку и ещё двух доверенных вам людей.
Так как генерал удивлённо промолчал, Луков гневно продолжал:
– Я открыто заявляю вам: отныне я ваш враг! Мне всё про вас известно. Только не надейтесь, что я стану молчать. Как только мы прибудем в Ташкент, я всё расскажу. Так что лучше убейте меня раньше, если сможете. Как видите, я вас не боюсь.
Генерал пожал плечами:
– Не совсем понимаю, о чём вы. Но мне горько думать, что в Ташкенте вас может ожидать лечебница для душевнобольных.
Снова взлёт, несколько часов в небе и снова посадка, которым Одиссей уже перестал вести счёт. Новое место оказалось ещё более голодное и неприветливое, чем предыдущие. Это была унылая дыра. Со всех сторон крохотный аэродром был окружён лесом, простиравшимся на многие километры. Из густой чащи постоянно наведывались волки, которых война научила есть мёртвую человечину и отучила бояться живых людей. По ночам за ближайшими деревьями было видно, как блестят их голодные, злые глаза. Техники и лётчики, когда шли разогревать моторы или даже просто по нужде, обязательно брали с собой оружие. Но выстрелы не очень пугали лесных тварей, они все равно бесшумно бродили вокруг, только ожидая удобного момента, чтобы всей стаей напасть на одинокого двуногого.
Казалось, что всё складывается против продолжения этой авантюры: в пропавшем самолёте находился изрядный запас продуктов. А теперь ещё прямо на пути экспедиции в тылу Восточного фронта красных вспыхнуло мощное крестьянское восстание. Мужики, доведённые до крайности постоянными поборами продотрядовцев и самоуправством большевистских начальников, взялись за вилы и топоры. Вскоре восстание прогремит на всю Россию, как «Чапанная война».
Громадные толпы вооруженных «дрекольем» крестьян без труда рассеивали регулярные части Красной армии, в которых служило много деревенских, не желавших стрелять в своих собратьев. В некоторых брошенных против восставших батальонах и полках красноармейцы поднимали на штыки своих командиров и комиссаров, и с оружием переходили на сторону деревенских. Общее количество выступивших против Советской власти крестьян было сравнимо с числом штыков у наступающего с противоположной стороны Волги адмирала Колчака. В считанные дни народный бунт охватил Самарскую и Симбирскую губернии. Многие дороги в тылу Красной армии оказались под контролем у повстанческих отрядов.
Только небо повстанцы не контролировали. По воздуху можно было бы быстро миновать опасный район, если бы в моторе экспедиционного аэроплана не обнаружилась серьёзная поломка. Немец объявил Вильмонту, что ремонт предстоит сложный, и при самом благоприятном раскладе займёт не менее двух суток.
Весь ремонт немцу пришлось производить самостоятельно. Выделенный ему в помощь механик оказался горьким пьяницей с трясущимися руками и мутной головой. Все помыслы этого бесполезного забулдыги были направлены на добычу спирта. В работе он больше вредил, чем помогал. В конечном итоге Вендельмут прогнал горе-помощничка. Но в одиночку немец провозился с «движком» не два, а целых пять дней, после чего уставший, голодный и злой «объявил забастовку». Он заявил начальнику экспедиции, что отказывается работать на пустой желудок:
– Я забыл, как выглядеть нормальный белый булка! Когда меня приглашать в вашу Россию, большой болшевисткий начальник обещать мне очень хороший жалованье, сытный завтрак, обед и ужин. Меня заверять, что я иметь гарантированный, как заход солнца мой законный чашка биир каждый вечер. Но оказывайтся меня здесь надувать! Это есть грубый нарушений контракт! Если меня не кормить дальше гуд, я бросать арбайтен и возвращаться цурюк Фатерлан, домой!
Условия жизни членов экспедиции действительно стали почти невыносимыми. Они жили в плохо отапливаемой землянке и питались похлёбкой из мёрзлой картошки и каких-то лестных ягод и корешков. На завтрак был «кофе», заваренный из мха и цикория. И ожидать какого-то улучшения питания не приходилось, ибо из-за вспыхнувшего восстания многие провиантские склады оказались в руках мятежников.