— Сначала я решила, что муж покончил жизнь самоубийством. Стала искать причины.
— И нашли?
Мой вопрос прозвучал как упрек.
— Нет, — сказала она решительно. — Я никогда не давала ему повода чувствовать себя несчастным.
Я промолчал.
— Спрашивайте все, что вам угодно.
— Я бы не хотел…
— Вы бы не хотели спрашивать, есть ли у меня любовник. И не покончил ли дядя с собой, узнав об этом?
— Нет.
— Во всяком случае, если это самоубийство, причины надо искать в другом.
— В чем?
— Трудно сказать. Прожили вместе год. Уважая и понимая друг друга. Когда же муж умер, я обнаружила, что ничего не знаю о нем.
— Но вы знаете, что он вас любил.
— Была абсолютно уверена. Теперь не знаю и этого.
Она вздохнула.
— Тимотеос был скрытной натурой. Говорил, что любит меня, но никогда не открывал свою душу, не рассказывал о своих делах и отношениях.
— Его что-то беспокоило?
— Видимо, да.
— А именно?
— Не знаю. Но он чего-то боялся.
Я вздрогнул.
— Не могу сказать, было ли это «что-то» человеком, ситуацией, действием, относилось ли к настоящему или к прошлому. Но бесспорно — он боялся. Некоторые телефонные звонки заметно меняли его настроение. Нередко возникала необходимость в каких-то срочных поездках. Однажды к нам пришел человек. Муж пригласил его в кабинет, где они долго разговаривали. Когда неизвестный ушел, Тимотеос был бледен, как покойник. Я спросила, что случилось, он грубо ответил, чтобы я не вмешивалась в его дела. Впервые он так разговаривал со мной.
— Тот человек еще появлялся?
— Нет.
— Кому-нибудь говорили об этом?
— Не говорила. Ничего конкретного я не знала и единственное, чего бы достигла — он стал бы героем скандальных рубрик местных газет.
— А полиции не сообщали?
— О чем я могла сообщать? О визите неизвестного несколько месяцев тому назад?
— А стакан? — спросил я. — Что случилось со стаканом? Вы говорили, что, возможно, в суматохе горничная его вымыла с другой посудой?
— Да, я так говорила.
— Вы этому верите?
— Не знаю.
— Итак, вы допускаете, что Тимотеос не покончил жизнь самоубийством?
Она не ответила. Я продолжал взволнованно:
— Его могли убить?
— Не знаю, — испуганно пробормотала Магда, — но я не давала никаких поводов для самоубийства.
— Кто в тот вечер был здесь?
— Апостолос Мелахринос, мать Алекса…
Она не успела договорить. Алекс Аргирис вошел в комнату.
— Не побеспокоил вас? — с издевкой спросил он.
— Отнюдь.
— Я подумал, что вдруг ваши родственные проблемы…
Появилось желание влепить ему пару пощечин.
— Брось свои ребячества, Алекс, и присаживайся, — сказала Магда.
Он взял стул и уселся рядом.
— Ты маму пригласила?
— Да.
— А ее жиголо?
— Алекс, как тебе не стыдно?!
— Почему же?
Из холла послышались женские голоса, смех.
— Прибыла, — объявил Алекс.
Магда поднялась. В комнату шумно вошла надушенная и разукрашенная, как фрегат в праздничный день, мадам Аргирис. За ней следовал высокий брюнет.
— Что у тебя случилось, дорогая, почему сидишь в темноте?
Магда подошла к ней. Женщины расцеловались. Мадам заметила сына.
— И ты здесь, мой дорогой, — сказала она и направилась к юноше.
— Как видишь, — ответил он и освободил дорогу.
Госпожа Аргирис и не заметила этого. В стиле женщин, которые всегда пытаются наполнить комнату своим присутствием, громко спросила:
— А кто здесь еще?
Магда представила меня, а родственница в свою очередь представила своего спутника.
— Господин Деногиас, знаменитый Деногиас, наверняка слышали о нем.
Я никогда не слышал этого имени.
— Вы позволите…
— Ни в коем случае. И не говорите, что не сможете пообедать с нами!
Но я отказался от приглашения.
4
Ушел я с виллы еще с большим количеством вопросов. Магда исключила несчастный случай. И допускала преступление, которое, конечно, совершила не сама. Но была ли она откровенна?
Если бы она хотела что-то скрыть, то остановилась бы на версии с несчастным случаем. Зачем вызывать подозрения при обстоятельствах, не совсем для нее благоприятных? И какую роль играли ее слова об опасениях Тимотеоса Констаса?
После обеда я направился в гостиницу. Возле окошка администратора меня остановили:
— Господин Никодемос, вам три раза звонили.