Ребята робко приотворили дверь с табличкой «Диспетчер» и остановились у порога. За столом сидела молодая женщина в голубой форме и разговаривала со телефону.
— А вам что? — она положила трубку.
— Мы Ксаныча ищем. Нашего руководителя. Мы из студии кинохроники. Вот… — и Эдька для убедительности показал кинокамеру.
Глаза у женщины округлились. Она побледнела.
— Неужели… неужели он вернулся? — Она так испугалась, будто увидела за дверью привидение. Ребята тоже испугались и оглянулись. Но сзади никого» не было.
— Где он? — вставая и держась за стол, спросила диспетчер. — Где этот, в берете? Я сейчас все-все скажу ему!
— А мы не знаем, — попятился Эдька. — Мы сами его ищем.
Женщина упала на стул и засмеялась счастливым смехом.
— Ох, как вы напугали меня, мальчики! Значит, его нет?
— Нет, — уныло сказал Эдька. — Мы думали, что он до сих пор здесь сидит.
Женщина рассказала, что человек в берете долго сидел в Черском. Ему ужасно не везло: как только он брал билет на какой-нибудь самолет, погода неожиданно портилась, или самолет совершал где-то вынужденную посадку, или вообще рейс отменяли.
Все это ребята узнали от диспетчера и крепко приуныли. Женщина смягчилась.
— А вы, значит, не дождались своего руководителя и отправились за ним? — спросила она.
— Мы прилетели на ледовом разведчике, — сказал Эдька.
Утром Ленька проснулся от того, что скрипнула дверь.
— Выходи, парок, освобождай совок, — бормотал знакомый голос.
И Ленька сразу вспомнил и вчерашнее путешествие по сопкам, и встречу со старателями, и совок с золотом, и прощание с Ник Палычем, который должен был пойти дальше, в горы. Он звал их с собой, но Ленька наотрез отказался, увидев золото. Здесь он хотел снять лучшие кадры своего фильма.
Не открывая глаз, он узнал обладателя надтреснутого голоса — старателя Жмакина. Дома Ленька тоже по утрам никогда не открывал глаза сразу. Сначала он чуть-чуть размыкал веки и сквозь ресницы смотрел, что делается в комнате. Он так натренировался в этом деле, что даже мама не знала точно: спит он или притворяется. И прозвала его Притворяшкой.
Вот и сейчас, едва приоткрыв веки, он увидел у печки Жмакина. Толстая складка на его шее налилась краской, на лысине прыгал солнечный зайчик. Ленька окинул нары взглядом: никого. А где же Светка? И тут он услыхал за спиной ровное дыхание. Ага, ведь их спальные мешки положили рядом, у стенки.
Жмакин повернулся к столу. Издали Ленька не мог различить: то ли руки дрожат у него, то ли он отсеивает на совке примеси. Золотая горка сверкала, переливалась. Жмакин осторожно положил совок на стол, посмотрел в окошко. Ленька удивился, какое у старателя напряженное и злое лицо. Глаза остро поблескивали, движения стали быстрыми и бесшумными.
Жмакин вытащил из-за пояса маленький черный мешочек. Сложенным листком бумаги зачерпнул из совка что-то и высыпал в мешочек. Раз, другой, третий…
И тут Леньку обожгло: ведь Жмакин ворует золото! Он так и вздрогнул. Старатель, видимо, уловил это движение на нарах. Он быстро повернул голову.
Но, как мы уже говорили, даже Ленькиной матери не удавалось определить, спит он или притворяется. Жмакин тоже, видимо, решил, что мальчишка просто пошевелился во сне. Однако моментально спрятал мешочек и на цыпочках стал приближаться к нарам. Губы его сложились трубочкой. И Ленька понял, что его ждет испытание.
Есть верный способ определить: спит человек или притворяется. Достаточно осторожно дунуть ему в лицо. Если человек не спит, ресницы его обязательно дрогнут.
Конечно, Ленькиной маме тоже был известен этот способ. Однако не всегда ей удавалось уличить Притворяшку. Дело в том, что Ленька выработал свой «антиспособ»: до предела, до боли заводил глаза в сторону или вниз, и тогда, напрягаясь, веки его не реагировали на дуновение. Но и антиспособ иногда давал осечку.
Скрипнула половица, слышно хриплое дыхание. Сейчас… сейчас! Ленька изо всех сил свел глаза к переносице. Глубоко в мозгу возникла тупая боль. Жмакин рядом.
И тотчас снова скрипнула половица, стали удаляться тихие шаги. Значит, «спящий» выдержал испытание! Боль начала стихать.
Снова разомкнув веки, Ленька увидел, что Жмакин схватил совок и метнулся к печке.
Открылась дверь, и вошел звеньевой. Он стряхнул: снег с плаща.
— Фу ты, сыплет, как зерно на посевной! Плохо дело, грунт не оттаивает. Ножи скребут мерзлоту. Съем отпариваешь?.
— Ну, — Жмакин с преувеличенной старательностью отдувал примеси. — Есть маленько…
— Точно что маленько! — звеньевой заглянул в совок. — Грамм двести будет, я ожидал больше.