Как-то раз Аурика спросила Феликса, любит ли он слоеные пирожки с вишнями. Ничего не подозревавший юноша ответил утвердительно. Назавтра Аурика с таинственным видом повела его в свою комнату. Там на столике стоял большой поднос с пирожками, и Аурика, уверенная в том, что Феликсу это доставит удовольствие, принялась усиленно его угощать. В другой раз вместо пирожков его ждало смородиновое варенье. Слабый голосок Аурики начал приводить Феликса в ужас, и однажды, заметив, что она направляется по двору к дому Костаке, он быстро выскочил в ворота на улицу. Для того чтобы застать его, Аурика стала приходить во время обеда и, когда он кончался, настойчиво тащила Феликса к себе. Как-то раз Феликс, взглядом прося помощи у Отилии, попытался оказать сопротивление. Отилия тихонько рассмеялась и подлила масла в огонь:
— Иди, Феликс, не отказывайся. Аурелия очень хорошо делает пирожные.
— Я очень прошу пас, — упорно внушала Феликсу Аурика, — никогда не входите к нам с улицы, а только через калитку. Вы ведь знаете — репутация... А вы — молодой человек, это может мне повредить...
В другой раз намек был до такой степени прозрачен, что это перепугало Феликса.
— Нам, молодым девушкам, очень трудно приходится, потому что мы не знаем, с кем имеем дело, — сетовала Аурика. — Мы — создания слабые, не можем отвергнуть авансы мужчин, а если потом дело на этом и кончается, мы остаемся скомпрометированными. У меня была приятельница, которая принимала авансы одного молодого человека, думая, что он искренен. Его допускали в дом, в ее комнату, на глазах у родителей и знакомых, а он не оказался человеком слова. Всем известно, как зол свет, поэтому нужно, чтобы мужчина сразу же объявил, какие он имеет намерения.
Вся речь была так явно адресована Феликсу, что он на несколько мгновений онемел, но затем, поняв, чем ему это грозит, решительно ответил:
— Домнишоара Аурика, то, что вы говорите, должно быть, правда, хотя у меня и нет в этом опыта. Но, по-моему, я лично не могу принести вам никаких неприятностей. Ведь никто не подумает, что молодой человек моего возраста, который еще только поступает в университет, намерен жениться.
— Почему же нет? — укоризненно, слегка взволнованным голосом сказала побледневшая Аурика. — Я знаю многих молодых студентов, которые женились, чтобы иметь возможность продолжать учение. Если к тому же есть и приданое...
— Во всяком случае, вы хорошо сделали, что предупредили меня, иначе я мог бы повредить вам, сам того не сознавая. Вы меня приглашали... Но больше я не буду приходить к вам...
— Нет, я прошу вас, приходите, домнул Феликс. Какое, в конце концов, нам дело до света! Склонности зарождаются постепенно...
— Но я, — пролепетал Феликс, — я не чувствую никакой склон... никакой вины!
И, бормоча какие-то извинения, он выскользнул за дверь.
— Отилия, ты была права, — сознался Феликс. — Аурика неправильно поняла мои визиты. Как сделать, чтобы она оставила меня в покое?
— От Аурики так легко не отделаешься, — сказала Отилия. — Во всяком случае, ты ведь вряд ли собираешься на ней жениться, значит, она до конца дней будет ненавидеть тебя.
Позднее Отилия рассказала Феликсу, что Аурика пожаловалась дяде Костаке, будто Феликс держал себя с ней не по-джентльменски: он на улице, на виду у всех, брал ее под руку, часто входил к ней в комнату и этим ввел ее в заблуждение, заставив думать, что у него серьезные намерения. Дядя Костаке, обильно уснащая свою речь специальной терминологией, терпеливо разъяснил ей, что Феликс еще несовершеннолетний и как таковой не может нести никакой ответственности.
IV
Постепенно Феликс привык к порядкам в доме дяди Костаке и стал чувствовать себя там хорошо. В этом доме каждый делал что хотел, не спрашивая разрешения у других, и юноша пользовался полной свободой, которая составляла резкий контраст с суровостью его прежней жизни и оказалась благотворной для его замкнутого характера. Присущая Феликсу внутренняя дисциплина оберегала его от излишеств. Благодаря свободе исчезла его застенчивость и пробудилось сознание собственного достоинства. Отношения его с родными были лишены подлинной теплоты и сердечности, а окружающие проявляли к нему сдержанное сочувствие, и это еще сильнее развивало природное честолюбие юноши. Он нетерпеливо ожидал начала занятий в университете, горя желанием взяться за работу и как можно скорее сделать карьеру. Он уже сейчас строил планы на будущее и, перечеркивая в календаре миновавшие недели, считал, сколько месяцев осталось до его совершеннолетия.