– Как распакуешься, можешь спустить вещи через световой люк прямо на койку, – объявил он. – Хотя вряд ли тут хватит места для всей твоей поклажи. Я к тому, что не мог бы ты…
– Нет, – отрезал я.
Абсурдность ситуации поразила меня – два человека, скорчившиеся, как мартышки, умудряются спорить.
– Если ты выйдешь, я смогу выйти тоже, – добавил я.
Дэвиса, похоже, уязвило это подобие перебранки, но я протиснулся мимо него, поднялся по трапу, весь кипя от возмущения, и, раскрыв треклятый чемодан, стал при бледном свете луны рыться в его содержимом. Махнув на все рукой и решив, что чем скорее, тем лучше, я спустил часть вещей вниз, торопливо покидал остальные назад – пока Дэвис не обнаружил весь мой гардероб – и застегнул замки. Потом уселся на своего белого монстра и поежился, потому как в воздухе витала осенняя прохлада. Мне пришло в голову, что, если пойдет дождь, все может стать еще хуже. Эта мысль заставила оглядеться вокруг. Миниатюрная бухточка была спокойна, как стекло; звезды в воде и звезды на небе; несколько белых домиков на берегу; огни Фленсбурга на западе, на востоке во мраке терялся, расширяясь, фиорд. Дэвис возился внизу, производя приглушенные звуки: он дергал что-то, толкал, стучал молотком. Время от времени раздавался громкий всплеск – это некие предметы вылетали через люк и падали в море.
Сам не знаю, как это произошло. Возможно, я прочитал нечто трогательное на его лице, выражение которого невольно ассоциировалось у меня с забинтованной рукой. Быть может, это было одно из тех мгновений ясновидения, когда две наши сущности, основная и лучшая ее половина, разделяются, и я смог узреть свой упрямый эгоизм в противовес простой, благородной натуре моего приятеля. Возможно, виной всему атмосфера тайны, окружившая все это предприятие и затмевавшая пустяковые размолвки, тайна, смутно читавшаяся в том, что Дэвис пригласил меня, осознанно проигнорировав факт нашего несходства. А быть может, виной всему были просто звезды и бодрящий прохладный воздух, пробудившие задремавшие во мне, инстинкты молодости и жажды приключений. Не исключено, все вышеперечисленное слилось воедино под воздействием безжалостного чувства самоиронии, шептавшего, что мне вопреки всем ухищрениям грозит опасность выставить себя на посмешище. Так или иначе, в мгновение ока настроение мое переменилось. Ореол мученика исчез, раненое тщеславие умолкло, столь бережно хранимый капитал воображаемого самопожертвования испарился, не оставив, впрочем, ни малейшего сожаления. В итоге явился модно одетый, но растрепанный молодой человек, сидящий в темноте на мокром от росы чемоданище, по сравнению с которым сама яхта кажется игрушечной. Это был молодой человек, еще не освоившийся в новой для него атмосфере, еще обиженный и сердитый, но уже устыдившийся своего поведения и решивший радоваться жизни.
Я забегаю вперед, конечно, ибо хотя перемена оказалась радикальной, быстрой она не была. Но в любом случае именно там и тогда брала она свое начало.
– Грог готов! – послышалось снизу.
Кое-как спустившись, я, к удивлению своему, обнаружил, что весь хлам волшебным образом исчез и в каюте царит порядок. На столе красовались стаканы и лимоны, а душистый аромат пунша заглушил все прочие запахи. При виде этих приятных перемен я выказал мало радости, но достаточно, чтобы лицо Дэвиса просветлело. Приятель принялся радостно демонстрировать мне отсеки для хранения грузов, хвастаясь «вместительностью» своего плавучего вертепа.
– А вот и твоя плита, – завершил он экскурсию. – А старую я вышвырнул за борт.
Надо заметить, имелась у него маленькая слабость – стремление под малейшим предлогом выкидывать что-нибудь за борт. Позже я пришел к выводу, что без новой плиты можно было вполне обойтись, так же как и без стяжных болтов, но это дало ему прекрасную возможность потешить свое диковинное пристрастие.
Мы покурили и поболтали немного, после чего встала проблема ложиться в кровать. Раз десять стукнувшись головой и коленками, причудливо изогнувшись, я залез в койку и устроился между двумя грубыми одеялами. Дэвис, двигаясь весьма проворно, вскоре улегся тоже.
– Довольно удобно, не правда ли? – спросил он и задул, не вставая, свечу – ловкость маневра говорила о долгой практике.
Лежать было колко, а на подушке обнаружилось мокрое пятно, происхождение которого выяснилось, когда тяжелая капля шлепнулась мне на лоб.