Искренне твой,
Артур Г. Дэвис.
Не мог бы ты захватить для меня призматический компас и фунт рейвенской табачной смеси?
Это письмо ознаменовало новую эпоху в моей жизни. Я совершенно не догадывался об этом, когда сунул его в карман и зашагал по voie douloureuse[5], которой каждый вечер следовал в клуб. Теперь на Пэлл-Мэлл не было ни малейших шансов обменяться вежливым приветствием с хорошим знакомым. Встречались только задержавшиеся на прогулке гувернантки, одной рукой катящие коляску, а другой тащившие перепачканных сопротивляющихся детей; провинциального вида зеваки, старающиеся разыскать в своем путеводителе те ли иные овеянные историей руины; полисмены да строители с тачками. Клуб, разумеется, был чужой, оба мои оказались закрыты на уборку – совпадение, экспромтом подготовленное Провидением. Клуб, который предлагают взамен в таких случаях, всегда раздражает чужеродностью и отсутствием комфорта. Немногочисленные его посетители выглядели странно и были чудно одеты, и в голову лезла мысль: а что они вообще тут забыли? Любимой еженедельной газеты тут нет, еда отвратительная, вентиляция – вовсе издевка.
Все злосчастья разом обрушились на меня тем вечером. И тем не менее я с удивлением обнаружил, что какой-то слабый огонек согревает мою душу – надежда совершенно беспочвенная, насколько можно судить. Ну что толку от этого письма Дэвиса? Ходить на яхте по Балтике в конце сентября! От одной идеи у меня пробегали мурашки. Регата в Каусе в приятном обществе и с дорогими отелями – это замечательно. Августовский круиз на паровой яхте во французских водах или у гористых шотландских берегов – тоже недурно. Но какой яхтинг может быть там? За долгие годы могло случиться всякое, но, насколько я был осведомлен о средствах Дэвиса, роскошь была ему не по карману. Это навело на мысль о нем самом. Познакомились мы в Оксфорде – он не входил в мой ближний круг, но оказался отличным однокашником, и я частенько пересекался с ним. Мне он полюбился за энергию, соединенную с простотой и скромностью, хотя, признаться, завидовать ему никто не собирался. Если честно, Дэвис мне нравился, как в этот богатый на встречи период нам нравятся люди, с которыми после мы никогда не будем поддерживать отношений. Мы одновременно закончили университет, три года тому назад, после чего я уехал на два года во Францию и Германию, учить языки, а он провалил экзамен на чин в Индийской гражданской службе и отправился в контору солиситора[6]. Мы виделись с ним лишь изредка, однако Дэвис, вынужден признать, всегда старался поддерживать знакомство. Но правда в том, что само течение жизни разводило нас. Меня ждала блестящая карьера, и в нечастые наши встречи я не находил ничего общего, что сохранилось бы между нами. Он не знал никого из моих друзей, одевался немодно, и я находил его скучным. У меня Дэвис всегда ассоциировался с лодками и морем, но никогда с яхтингом в моем понимании этого слова. В колледжские годы он едва не уговорил меня провести штормовую неделю в открытой шлюпке, которую нанял, чтобы поплавать среди каких-то отмелей на восточном побережье.
Вот, собственно, и все, думал я по мере того, как траурный ужин шел своим чередом. Но, поглощая entrée[7], я поймал себя на мысли, что совсем недавно слышал какую-то молву, касающуюся Дэвиса. Дойдя до десерта, я, поразмыслив обо всем, пришел к выводу, что идея не стоит выеденного яйца – так же, по совести, как и поданное блюдо. После крушения всех приятных планов и разочарования в подвиге мученичества всерьез рассматривать предложение провести октябрь, замерзая на ветрах Балтики в обществе существа, навевающего скуку?! Однако, потягивая сигару в карикатурной роскоши пустой курительной, я снова вспомнил о письме. А не кроется ли в нем чего? Никаких альтернатив все равно не предвидится. А похоронить себя на Балтике в это негостеприимное время года – не будет ли это последним трагическим штрихом, увенчивающим мои несчастья?
Я снова вытащил письмо и пробежал через яростное стаккато[8] фраз, делая вид, что не замечаю дыхания свежего воздуха, энергии и искренней дружбы, которыми повеяло в этой душной комнате от простого листка бумаги.