Дворецкий неохотно взял визитку и проводил его в небольшую приемную, куда и вернулся через несколько минут с сообщением, что миссис Кэттей согласна уделить ему немного времени.
Тишина, царившая в доме, поразила Гриффа, все, казалось, было пропитано атмосферой недавней смерти. В воздухе чувствовался слабый аромат увядающих цветов, как бы тоже напоминая о присутствии покойника в доме. По дому с унылыми, замкнутыми лицами сновали слуги. В этой торжественной и слегка гнетущей атмосфере энергичные шаги Гриффа звучали как поступь пришельца из другого, внешнего мира, так, как если бы в затхлую, спертую атмосферу покойницкой вдруг ворвался поток свежего морского воздуха.
В удобном кресле, в платье, которое драпировалось изящными складками вокруг нее, полулежала миссис Кэттей. Лицо ее было бледным, а усталые глаза были обведены темными кругами. Свисавшие с подлокотников кресла руки казались вылепленными из воска, и в глазах ее, когда она обратила их на навязчивого посетителя, было что-то трогательное и беззащитное. Гриффу показалось, что он заметил в них удивление, печаль, горечь и, может быть, в первую очередь темный, животный страх.
— Прошу вас, садитесь, — пригласила она.
Сидней Грифф поблагодарил и опустился на стул.
— Поверьте, миссис Кэттей, — извиняющимся тоном сказал он, — меньше всего мне хотелось бы тревожить вас в такое печальное для вас время. Но я пришел, чтобы сделать вам предложение, и предложение достаточно простое.
— Какое же именно? — спросила она.
— Я бы хотел обратиться к вам с просьбой, — сказал он, — чтобы вы дали свое согласие на вскрытие тела.
Она вздрогнула, но ничего не сказала.
— У меня уже был разговор, — продолжал Грифф, — по поводу неожиданной и трагической смерти вашего мужа с вашим адвокатом, Чарльзом Фишером. Он сообщил мне, что вы поторопились заключить соглашение с редакцией «Блейд», поскольку ваш муж серьезно заболел и вы оба были уверены, что болезнь эта была вызвана тем эмоциональным потрясением, которое пережил ваш муж в связи с публикацией в газете пресловутой статьи.
— Ну, нельзя так говорить, что это случилось именно из-за статьи, — возразила миссис Кэттей. — Вернее сказать, не столько из-за статьи, сколько из-за поведения газетчиков. Они из кожи вон лезли, чтобы очернить репутацию Фрэнка, делали все, что только было в их силах, чтобы облить его грязью. А для Фрэнка его доброе имя было дороже всего на свете. Деньги, богатство — все это не так уж много для него значило. Больше всего в своей жизни он гордился тем, что достиг такого положения в обществе и при этом ничем не запятнал себя.
Она говорила слабым, безжизненным голосом, без горечи, без злобы. Она говорила обо всем этом, как любой другой на ее месте рассказывал бы о буре с ливнем, которая налетела внезапно и пронеслась дальше, оставив после себя испорченные клумбы с цветами.
— А вы говорили мужу, — осторожно поинтересовался Грифф, — что поедете в город и попробуете договориться с редакцией газеты?
Она в упор взглянула на него.
— Почему вы задаете мне этот вопрос?
— Бог с ним, с этим вопросом, — небрежно сказал он и перевел взгляд на ее губы. — Скорее всего, это не имеет значения. Но может быть, вы объясните мне, почему и вы, и мистер Кэттей были так безумно обеспокоены тем, что в Ривервью появился репортер из газеты и начал наводить справки относительно прошлого мистера Кэттея?
— Что вы имеете в виду? — спросила она.
— Может быть, — осторожно спросил Грифф, — в прошлом мистера Кэттея было что-то такое, что не должно было стать достоянием общественности?
— Ну конечно же нет. Жизнь моего мужа была как открытая книга.
— Тогда почему же вас обоих так безумно беспокоил этот репортер?
— Да все дело в том, что мы боялись, что он обнаружит что-нибудь, — с досадой воскликнула она. — Чудовищной была сама мысль о ком-то, кто в это самое время перетряхивает твою жизнь день за днем, событие за событием. Для мужа это означало и потерю чести, и потерю достоинства; ему даже трудно было представить себе, что какой-то совершенно незнакомый ему человек будет копаться в мельчайших, может быть, самых интимных событиях его жизни, какие-то мелкие ошибки превращать в грозные и зловещие проступки, а то и преступления.
— А какие ошибки или проступки вы имеете в виду?