Передача письма Ермолову через Лермонтова — факт значительный и любопытный. Для того, чтобы в полной мере оценить это, необходимо представить себе Кавказ второй четверти XIX века. В те годы это была одна из отдаленных провинций Российской Империи, и здешняя атмосфера была свободнее столичной: допускались и вольнолюбивые разговоры, и критика в адрес правительства[14]. По словам Н.П. Огарева, «здесь среди величавой природы со времени Ермолова не исчезал приют русского свободомыслия, где по воле правительства собирались изгнанники, а генералы, по преданию, оставались их друзьями» [156, 381].
Вольные разговоры велись и в доме Командующего войсками на Кавказской линии и в Черномории генерал-адъютанта П.Х. Граббе, где поэт нашел радушный и даже дружеский прием.
В Москве Лермонтов мог встретиться с Ермоловым и передать ему письмо в период с 31 января по 2–3 февраля 1841 года[15] [117, 119–120].
Встреча, скорее всего, происходила в небольшом деревянном домике, который генерал купил в Москве на Пречистенском бульваре[16].
Мы не знаем, о чем говорили молодой поэт и прославленный генерал, но необходимо отметить, что Ермолов прекрасно знал литературу, у него была одна из лучших библиотек в Москве, в которой насчитывалось свыше 9 тысяч томов книг, и не только на русском языке.
Уже в апреле того же 1841 года, возвращаясь на Кавказ, поэт передал Ю.Ф. Самарину[17] для публикации в славянофильском журнале «Москвитянин» свое новое стихотворение «Спор», в котором читатель в строках
под «седым генералом» угадывал Ермолова.
В дневнике Ермолова тех дней не сохранилось никаких записей об этой встрече, но когда до генерала дойдет весть о гибели поэта, он вспомнит о Михаиле Юрьевиче и об их свидании [207, II, 240].
Задержавшись в Москве всего пару дней, Лермонтов отправился дальше — в Петербург.
В столице
В начале февраля 1841 года, на масленицу, балы в столице устраивались ежедневно во многих домах. Лермонтов приехал в Петербург 5 февраля и вскоре был приглашен на бал в дом графа Ивана Илларионовича Воронцова-Дашкова. Украшением вечера была жена графа — Александра Кирилловна, чей замечательный портрет вдохновил Лермонтова на стихотворение «К портрету»[18].
Вечер у графа Воронцова-Дашкова оказался знаменательным для поэта и отразился на его дальнейшей судьбе[19]. В дневниковых записях М.А. Корфа, статс-секретаря, в прошлом товарища Пушкина по Лицею, сохранились воспоминания об этом бале. Вот интересующая нас запись от 9 февраля 1841 года: «Сегодня — масленичное воскресенье — follejornee[20] празднуется в первый раз у гр. Воронцова. 200 человек званы в час; позавтракав, они тотчас примутся плясать и потом будут обедать, а вечером в 8 часов в подкрепление к ним званы еще 400 человек, которых ожидают, впрочем, только танцы, карты и десерт, ужина не будет, как и в других домах прежде в этот день его не бывало» [55, 105]. На балу было так много неожиданностей, что на следующий день Корф вчерашнем вечернем балу Воронцова был большой сюрприз и для публики и для самих хозяев, — именно появление Императрицы, которая во всю нынешнюю зиму не была ни на одном частном бале. Она приехала в 9 часов, и, уезжая в 11, я оставил ее еще там. Впрочем, она была только зрительницею, а не участницею танцев. Государь приехал вместе с нею. Оба Великие Князья были и вечером, и утром» [55, 106].
Многие из участников того вечера вспоминали о том, что Великий Князь Михаил Павлович[21] был очень недоволен, неожиданно увидев на балу Лермонтова. Он неоднократно делал попытки подойти к поэту, но тот явно ускользал от него, кружась в вихре танца с хозяйкой дома. Граф Владимир Соллогуб, увидев это, поймал Лермонтова и посоветовал немедленно покинуть бал, опасаясь, что его беззаботного друга арестуют, на что проходивший мимо хозяин заметил: «Не арестуют у меня!».
И все же Александра Кирилловна была вынуждена вывести Лермонтова из дома через внутренние покои.
Как можно оценить такое поведение поэта, что это — шалость, легкомысленность или вызов?
Скорее всего, поэт просто не ожидал, что встретит здесь августейших особ. Комментируя этот случай, П.А. Висковатый заметил: «Считалось в высшей степени дерзким и неприличным, что офицер опальный, отбывающий наказание, смел явиться на бал, на котором были члены императорской фамилии. К тому же, кажется, только накануне приехавший, поэт не успел явиться «по начальству» всем, кому следовало. На этот раз вознегодовал на Михаила Юрьевича и граф Клейнмихель, и все военное начальство, может быть, не без участия в деле и гр. Бенкендорфа. Но так как Великий Князь, строгий во всех делах нарушения уставов, молчал, то было неудобно привлечь Лермонтова к ответственности за посещение бала в частном доме. Тем не менее, этот промах был ему поставлен на счет и повлек за собою распоряжение начальства о скорейшем возвращении Михайла Юрьевича на место службы. Надежда получить разрешение покинуть службу оборвалась» [48, 374–375].
14
Тем не менее, неверно будет представить, что на Кавказе была организована оппозиция николаевскому режиму, возглавляемая Граббе, как об этом писали советские исследователи.
15
Это подтверждает и цитировавшееся выше отношение полковника А.С. Траскина от 20 января 1841 года.
16
В феврале 1843 года Ермолова в этом доме посетили М.П. Погодин и генерал Н.П. Годейн. Комната, в которой они встретились с Ермоловым, была та же, в которой генерал беседовал два года назад с Лермонтовым. «Мы вошли в низенькую комнату, оклеенную желтыми обоями; на голых стенах не висело ничего, кроме медальонов графа Толстого, изображающих сражения двенадцатого года… Перед небольшим оконцем стоял работный стол, за которым я углу, на простом стуле, сидел славный сподвижник 1812 года, один из победителей Наполеоновых. Голова у него была вся белая, глаза маленькие, соколиные, тело тучное. На нем был серый поношенный сюртук из казинета (род сукна. —
17
18
Стихотворение Лермонтова «К портрету» было напечатано в 1840 году в 13 томе «Отечественных записок».
Портрет работы знаменитого французского художника и литографа Анри Греведона был действительно превосходен. Вот как напишет о нем дальний родственник Лермонтова М.Н. Лонгинов: «У меня висит в рамке один из редких уже теперь экземпляров этой литографии, полученный из рук оригинала, любезнейшей из светских женщин того времени» [157, 104].
Трудно было предположить, сколь печален будет конец этой «нарядной бабочки». Она умерла в нищете в Париже через шестнадцать лет: француз-доктор, за которого она вышла вторично замуж, обобрал ее до нитки. Н.А. Некрасов в стихотворении «Княгиня» написал:
19
Об этом бале подробно рассказала Э.Г. Герштейн, которая впервые опубликовала много новых документов в книге «Судьба Лермонтова» [55].
21